СТРОИТЕЛЬСТВО ПРАВОГО КРЫЛА КОРДОННОЙ ЛИНИИ
Тщательно изучив по картам берега Кубани, Суворов сделал вывод, что, начиная от Копыла вплоть до самых верховьев, правобережье ее совершенно открыто для набегов на русские границы. На сотни верст как у самой реки, так и вдали от нее на север, к российским владениям, не было ни одного укрепления. Учитывая блестящий результат Дунайской кордонной линии, в строительстве которой в 1773 году под руководством Румянцева он участвовал, Суворов принимает решение построить вдоль правого берега Кубани цепь оборонительных сооружений. С расположением сторожевых постов ,на Тамани, которые были построены Бринком, он согласился, но посты между Копылом и урочищем Курки решил перенести на другое место, чтобы лучше прикрыть коммуникационную дорогу Копыл—Тамань.
Примерно в это же время Суворов приказал обновить имеющиеся в штабе карты Кубани, снятые Бринком несколько лет назад. Одна из этих карт сохранилась до наших дней. Кто эту работу выполнял, установить не удалось. Данная карта, видимо, была приложена к одному из рапортов Суворова, направленных им Румянцеву, а затем уже попала в архив. На карте, довольно хорошо сохранившейся и четко нарисованной, показаны укрепления Азово-Моздокской линии от крепости Моздок до крепости Ставрополь.
Укрепления, построенные Бринком в Приазовье и на Тамани, не показаны. Интересна приписка под заглавием карты, сделанная другой рукой и другими чернилами:
«Редуты, запланированные повелением генерал-поручика Суворова».
А на самой же карте этими же чернилами буквой «В» показаны места запланированных редутов, где позже были построены Суворовым крепости Марьинская, Александровская и Павловская. Итак, решение на постройку цепи укреплений вдоль Кубани было принято. Конечно, известную роль на решения Суворова повлияли беседы с Бринком о военно-политическом положении на Кубани и Северном Кавказе, встречи с ногайскими феодалами, сторонниками сближения с Россией. Уже в первые дни командования корпусом Суворов стал получать через Бринка сведения, что турецкая агентура продолжает подстрекать горцев и закубанских ногайцев к набегам на русские посты и на мирные ногайские орды, признавшие власть Шагин-Гирея и являвшиеся союзниками России.
Суворов, конечно, понимал, что, вытягивая цепь укреплений вверх по Кубани, он расстягивает коммуникации корпуса, магазины которого находились в Азове и крепости Дмитрия Ростовского. К тому же у него не хватало личного состава, чтобы сформировать строительные отряды и назначить гарнизоны для будущих укреплений. 28 января Суворов донес Румянцеву, что принял решение: «Поелико допустит время, по некоторым местам, поделав укрепления, занять нашими войсками по самой Кубани, протягивая тем оные к стороне Таш-лы против Моздокской линии, н тем бы учинить преграду горнам к сообщению с ногайцами». Далее он просит пыделить ему хотя бы один пехотный полк, чтобы посадить его в гарнизоны будущих укреплений. И так как полевой артиллерии у него всего одна рота, то просит «несколько на передках легких чугунных пушек» из Азовского арсенала.
Хорошо зная екатерининский бюрократический аппарат, Суворов учитывал, что в короткий срок правительство не выделит,ему ни войск, ни пушек, ни денег. Поэтому он принял решение пока обойтись в постройке укреплений новой цепи и в ремонте фортификационных сооружений, уже построенных, только своими силами с использованием местных материалов, так как считал, что промедление в решении этого вопроса было бы опасным для южных рубежей России.
Крайняя стесненность в средствах и во времени заставила Суворова строить свои крепости и фельдшанцы только по типу полевых укреплений, но усиленного типа. Основные оборонительные сооружения этих укреплений состояли из треугольного или трапециевидного рва шириной и глубиной полторы сажени и тонкого вала высотой сажень от поверхности земли. При наличии и окрестности укрепления леса по дну рва устанавливался палисад—забор из вертикально закопанных бревен длиной девять-десять футов. Если местность была песчаная, то вал заключался в двойной плетень и укреплялся фашинами. Скосы вала во всех случаях укреплялись дерном, прикрепляемым к эскарпу и контрэскарпу деревянными шпильками. По валу устанавливались туры — корзины без дна с земляной засыпкой, которые служили прикрытием стоящим за валом на банкете ружейным стрелкам. Если не имелось леса, то туры заменялись земляными мешками. Во фланках (боковая сторона бастиона, обращенная ко рву) бастионов крепостей и в фасах фельдшанцев прорезались пушечные амбразуры, а с внутренней стороны из толстых досок или жердей настилались орудийные платформы. За валом со стороны поля — три кольца волчьих ям шириной и глубиной полтора аршина, с острыми кольями на дне. Ямы самым тщательным образом маскировались камышом или хворостом. Далее устанавливались ряды рогаток, соединенных цепями. Каждая рогатка представляла из себя деревянный брус длиной девять футов с просверленными отверстиями, куда вставлялись веретенья — острые колья длиной пять футов.
Оборонительные ворота делались из жердей или толстых досок. Створки их имели бойницы для ружей. Иногда, для усиления ворот, их прикрывали траверсом из двойного плетня с земляной засыпкой. Вплотную к фасу укрепления, где были ворота, примыкала паланка — вспомогательное укрепление с землянками, конюшнями и всеми хозяйственными сооружениями. Гарнизон в землянках обогревался земляными печами, горнушками, как их называл Суворов, «в которых котлы для парения каш ставятся». Через главный оборонительный ров во всех укреплениях перебрасывались деревянные мосты, в крепостях подъемные, а в фельдшанцах сдвижные, на катках. Сдвижные мосты были и через малые рвы паланок, и через волчьи ямы.
Принятые решения Суворов выполнял четко и быстро. Каждый день из штаба Кубанского корпуса выезжали курьеры с приказами Суворова и скакали во все концы Кубани и Приазовья — в Темрюк, в Таман, Ейский городок, в Азов и крепость Святого Дмитрия Ростовского. Эти приказы вызывали во всех крепостях и городках большое оживление: ремонтировались повозки, покупались лошади и волы у мирных ногайцев. В арсеналах и кузнях астматически хрипели кожаные мехи, звенели молотки кузнецов, которые ковали кирки, лопаты, перетягивали колеса полевых пушек и передков. Везде ремонтировались палатки, конская сбруя, заготавливался фураж. В походных кузнях драгунских и гусарских полков перековывали лошадей... А Через несколько дней по зимним дорогам потянулись к реке Кубани и Копылу колонны войск, артиллерия и обозы.
Рабочий день Суворова и штабных офицеров был уплотнен до предела. Полководец делает смотры прибываемых войск, встречает и засылает с Бринком разведчиков, посещает ногайских султанов и мурз, проверяет заготовку фуража, провианта и строительного материала. Одновременно организует учебу войск. Убедившись, что все три казачьих полка не имеют полного комплекта, Суворов направляет войсковому атаману Донского казачьего войска генерал-майору Л. И. Иловайскому ордер срочно собрать и направить на Кубань еще один полк.
В Кубанском корпусе в те дни не было ни одного военного инженера, и Суворов часто сам делал чертежи укреплений, для чего постоянно возил с собой чертежные инструменты. Как писал старый военный историк, в России в те годы «число офицеров (инженерных. — В. С.) было настолько ограничено, что обязанности их во руководству работами пехоты, во время атаки и обороны крепостей, возведению полевых укреплений возлагались на нижних чинов». На Кубани даже такое крупное сооружение, как Ханский городок, несостоявшаяся столица автономного ногайского княжества, строилось под руководством всего-навсего сержанта инженерных войск.
Суворов проводил занятия с офицерами по основам фортификации. Он собирал офицеров в штабной землянке у ранее заготовленных учебных чертежей и поучал:
«Фортификация есть наука укреплять различное местоположение таким образом, чтобы в оных малое число осажденных людей с пользою против большого числа осаждающих обороняться могло».
Настойчивость нового командира корпуса в обучении в скором времени дала положительные результаты. Убедившись, что офицеры уже способны самостоятельно вести фортификационные работы, Суворов направляет их с подчиненными войсками на оборудование укреплений. И вскоре на Тамани началось строительство приморских фельдшанцев Подгорного и Песчаного, у некрасовских городков — фельдшанца Духового, усиление оборонительных сооружений всех остальных укреплений, в том числе и крепостей Таманской и Екатерининской. В Темрюке на месте бринковского ретраншемента началось строительство новой крепости. Хотя Суворов и отметил добротность оборонительных сооружений Новотроицкой крепости, но полковнику Гамбому все же пришлось начать усиление крепости новыми фортификационными препятствиями: вскоре он должен был выделить часть своего гарнизона на комплектацию гарнизонов вновь строящихся прикубанских фельдшанцев Славянского, Сарского и Правого.
В тот год морозы сковали льдом не только тихие ерики и лиманы, но и быструю Кара-Кубань, что дало возможность абрекам свободно переходить ее по льду. Они нападали на аулы мирных ногайцев, на русские посты. Обеспокоенный Суворов в те дни докладывал Румянцеву:
«...ныне Кубань на несколько дней покрылась льдом, который в некоторых местах столь крепок, что черкесы свободно на наши стражи, даже верстах в двух лежащие отсюда, набегают».
Далее он сообщает, что уже усилил сторожевые посты, стоящие вдоль Старой Кубани, а промежутки между ними прикрыл сильными конными разъездами. Докладывая Румянцеву о своих дальнейших планах, Суворов пишет, что с наступлением теплой погоды он немедленно продолжит строительство укреплений, одновременно «не оставлю неизнурительного выекзерцирования (обучения - В. С.) войск... дабы число их способностью сею увеличить».
Суворов обратил внимание, что в коммуникационных редутах, да и в укреплениях на Тамани войска имеют много свободного времени: солдаты бродили без дела, офицеры играли в карты да поклонялись Бахусу. Никто полевой службы толком не знал, так, как это понимал сам Суворов. Офицеров, а тем более низших чинов никто этому не учил. Суворов в один из первых же дней собрал старших офицеров и потребовал немедленно исправить замеченные им недостатки, уделить солдатам внимание и начать честно служить. «Праздность — всему зло, — заявил Суворов, — особливо военному человеку, напротив того, постоянное трудолюбие ведет каждого к знанию его должности в ее совершенстве». И Суворов стал учить своих подчиненных. И начал это важное дело с офицеров. Обучал уставу, тактике степной войны, строевой подготовке. А в конце занятий частенько напоминал:
О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий и ото сна опять восстав, читай усиленно устав!
Суворов учился всему сам, причем делал это повседневно, требовал того же и от своих офицеров. «Научись повиноваться, — говорил он им, — прежде чем будешь повелевать другими». Он требовал, чтобы укрепление дисциплины в войсках корпуса офицеры начали с себя: «Упражняй тщательно своих подчиненных и во всем подавай им пример».
И вскоре Суворов добился, что офицеры овладели основными положениями полевой службы, изучили тактические приемы.
Солдаты тоже не сидели без дела. Весь день, кроме службы, был заполнен учебой. Только после вечерней зари у солдат было свободное время. При тусклом свете плошки солдаты сидели и лежали на земляных нарах, устланных соломой — «пухом солдатским», как называл ее Суворов, и отдыхали от трудового дня. Еще недавно под вой ветра зимние вечера тянулись тоскливо. Зная это, Суворов потребовал в такие часы петь песни. «Пение сокращает приятным образом свободное время,- говорил он, — облегчает тягости похода и заменяет другие удовольствия жизни».
Современники свидетельствуют, что в те суровые годы при обучении войск не проходило и часу, чтобы не было слышно криков наказываемых солдат. Тогда считалась: тот офицер или унтер-офицер особенно исправен, который больше всех пускает в ход кулаки или трость, «ибо тиранство и жестокость придавали название трудолюбивого и исправного». Многие офицеры, стремясь как можно быстрее подготовить из рекрутов обученных солдат, проявляли зачастую ненужную торопливость, а это вело к мордобою и палкам. Суворов строго потребовал от всех начальствующих лиц, чтобы «в обучении экзерциции и протчего наблюдать, чтоб поступаемо было без жестокости и торопливости, с подробным растолковыванием всех частей особо и показанием одного за другим».
Среди рекрутов были люди разные. «...Ежели кто из новоопределенных в роту имеет какой порок, — говорил Суворов, — яко то: склонен к пьянству или иному обращению, неприличному честному солдату, то стараться оного увещеваниями, потом умеренными наказаниями от оного отвратить». Ибо на опыте проверено, что «умеренное военное наказание с ясным и коротким истолковыванием погрешности более тронет честолюбивого солдата, нежели жестокость, приводящая оного в отчаяние». Для быстрейшего обучения рекрутов и вживания их в суровый военный быт Суворов применял шефство. За каждым молодым солдатом закрепляли старослужащего солдата хорошего поведения, так называемого дядьку, который опекал его, передавая всякую премудрость солдатчины. Это очень облегчало тяжелую жизнь молодого солдата, вырванного рекрутским набором из привычной ему крестьянской жизни.
Позже Суворов вспоминал, что в его полках рекрутов «не били, а учили каждого, как чиститься, обшиваться и мыться и что к тому потребно, то был человек здоров и бодр. Знают офицеры, что я сам то делать не стыдился». Он писал, что «экзерцирование мое было не на караул, на плечо, но прежде повороты, потом различное марширование, а потом уже приемы, скорый заряд и конец— удар штыком. Каждый шел через мои руки, и сказано ему было, что более ему знать ничего не осталось, только бы выученное не забывал. Так он был на себя и надежен». В этих словах и раскрыта система подготовки суворовского солдата — не к парадам, а к боевым делам.
Строя укрепления или совершая марш вдоль Кубани, Суворов использовал любой момент для учебы: то разворачивал колонну в линию, то отбивал налет кавалерии, то бросал в штыковую атаку. И все для того, чтобы приучить войска действовать в условиях боя уверенно и отважно. Быстрота и целеустремленность делали учения напряженными, но непродолжительными. «Солдат ученье любит, — говорил Суворов, — было бы кратко, да с толком». Его учения не изнуряли войска понапрасну.
Во второй половине XVIII века под влиянием Фридриха II в западных странах считали, что исход боя решается пушечным и ружейным огнем, а штыковая атака себя изжила. Противники выстраивались на поле боя в две линии и стреляли друг в друга, пока какая-либо сторона из-за потерь не начинала отходить или разбегаться.
Суворов воскресил значение штыковой атаки, и в его обучении она стала основным стержнем. Но было бы ошибкой считать, что он игнорировал значение огня. Он был противником бесцельной стрельбы. «Что же говорится по неискусству подлого и большей частью робкого духа: пуля виноватого найдет, — доказывал Суворов,— то сие могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, когда мы по-татарски сражались куча против кучи, и задние не имели места целить дулы, вверх пускали беглый огонь. Рассудить можно, что какой неприятель бы ни был, усмотря, что самый по виду жестокий огонь, но малодействительный, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым».
Обращаться с ружьем было не так просто, как это может показаться современному человеку. Ружье весило 4,5 килограмма, а свинцовая пуля — 27 граммов, то есть в три раза больше, чем весила пуля всемирно известной русской винтовки Мосина образца 1891 года. К тому же пули отливали сами солдаты с помощью специальной пулелейки. И патроны сами делали. На деревянную палочку — навойник длиной 18 сантиметров и диаметром по каналу ствола навивалась полоска бумаги, которая тут же склеивалась. Затем трубочку, снятую с навойника, с одного конца закручивали и насыпали в нее медной меркой порох. Вложив пулю, второй конец закручивали. Патрон готов.
В наставлении начала второй половины XVIII века указывалось, что ружье «заряжается дульным патроном с бумажной гильзой, коя именуется картуз... Перед заряжением скуси патрон со стороны пороха. Теперь сыпь из патрона немного на полку. Остальной заряд — в ствол, закупоривай пулей с бумагой и забивай шомполом». Далее достаточно было взвести курок с зажатым в нем кремнем, и ружье к выстрелу готово. Все это солдаты должны были делать автоматически, не думая над каждым приемом.
Зная, как тяжела солдатская служба, как порой мучительно отзываются на солдатах муштра и прочие тягости военной службы, Суворов своим методом воспитания умело прививал солдатам чувство гордости за русское оружие. Развивая твердость и мужество, Суворов вместе с тем воспитывал у воинов благородство и великодушие. «Сам погибай, а товарища выручай», «С пленными поступать человеколюбиво, стыдиться варварства» — были его постоянные требования.
В тот суровый век Суворов старался всеми ему доступными средствами во вчерашнем крепостном человеке развить чувство собственного достоинства, инициативы, самостоятельности и убеждения в своей правоте при выполнении поставленных перед ним задач. Поэтому суворовские солдаты верили в свои силы, были храбрыми воинами, не терявшимися в самой сложной обстановке.
Суворов развивал в солдатах с помощью соревнования честолюбие, всячески поощряя отличившихся, что открывало перед ними путь к славе, почестям и даже к офицерским чинам. Он всегда обращался к национальной гордости и любви к своей Родине. «Мы русские, — говорил он, — мы все можем!»
Свою глубокую требовательность Суворов сочетал с заботливым отношением к солдатским нуждам. Для него тот офицер был хорош, который «к своим подчиненным истинную любовь проявляет, печется о их успокоении и Удовлетворении содержания их в строгом воинском послушании и научает их во всем, что до их должности принадлежащем». За внешней требовательностью скрывалась у Суворова большая человеческая теплота. Он не терпел панибратства, не любил и барского отношения к подчиненным. Горой становился на защиту честного человека, хорошо выполняющего свои воинские обязанности, будь то офицер, сержант или рядовой солдат.