ВОССОЕДИНЕНИЕ КУБАНИ И РОССИИ
Суворов по случаю своего назначения на должность командира Кубанского корпуса пригласил на праздник султанов и мурз ногайских орд. Со всех сторон потянулись конные группы. Приехав к Ейскому укреплению, гости устанавливали свои кибитки и отдыхали. Собралось всего до трех тысяч человек. Многие ногайцы помнили Суворова по 1778 году.
Суворов обошелся со всеми самым дружелюбным образом. Принимал всех как старинный приятель, а угощал, как радушный хозяин. На другой день ногайцы отправились в свои кочевья чрезвычайно довольные приемом и угощением. А Суворов был рад новым знакомствам. При беседах с мурзами он узнал, что многие согласны принять русское подданство.
Согласно инструкции Потемкина Суворов сразу же повел разговор с новыми подданными российской короны о переселении их к Днестру или за Урал, в степи, и сделал это так, чтобы «не было и тени принуждения». Об этом Потемкин дважды предупреждал Суворова. Переселение должно быть добровольным.
Приставом при ногайских ордах Суворов назначает премьер-майора Алексея Полторацкого, за полковником Лешкевичем оставил должность пограничного комиссионера. Это позволило больше внимания уделить разведке и борьбе с турецкой агентурой. Лешкевичу приходилось заниматься также и с русскими военнослужащими, которые по тем или иным причинам вынуждены были некоторое время находиться в Закубанье среди черкесов и турок.
Сторонник России султан Джамбулуцкой орды Муса-бей, приятель Суворова, лично убедил многих мурз дать согласие присягнуть на верность России. Однако некоторых убедить не удалось. Суворов снова рассылает в ногайские кочевья, приглашения на праздник в честь 21-й годовщины восшествия Екатерины II на престол. Сбор был назначен на 28 июня у валов Ейского укрепления.
Суворов получил сведения, что Потемкин прибыл в Крым, и в городке Карасубазар провел церемонию присоединения Крыма к России. Он послал ордера генералам о приведении к присяге местного населения на Тамани и у Копыла. Напомнил еще раз, что присяга населения должна быть организована торжественно и только добровольно. Для приобретения угощений он выделил генералу Филисову 500 рублей и Елагину 300 рублей.
Через два брода хлынули через Ею тысячные толпы гостей. Пронзительный скрип кибиток, колесные оси которых делались тогда только из дерева, наполнил степь у Ейского укрепления. Все правобережье Ей покрылось сотнями кибиток и тысячными табунами лошадей. Дым от костров обкутал все окрестности укрепления и, сползая в пойму Ей, заволакивал ее так, что не было видно противоположного берега. Всего прибыло на праздник около шести тысяч человек.
С целью безопасности гарнизон стоял в боевой готовности, на бастионах у пушек, заряженных картечью, дымились фитили. Остальная часть войск стояла в строю в полном боевом снаряжении, хотя и в праздник и позже со стороны гостей недоброжелательности не было.
28 июня 1783 года после богослужения в гарнизонной церкви Суворов в окружении своего штаба вышел из крепостных ворот, собрал у кургана напротив ворот всех мурз и зачитал им манифест о присоединении Крыма к России, а также об отречении от ханского престола Шагии-Гирея. Затем на коране все мурзы дали присягу на верность России. После зачтения царского указа о присвоении султанам и мурзам, сторонникам России, офицерских чинов с соответствующим денежным жалованьем довольные ногайцы разъехались по своим ордам и приняли присягу от своих соплеменников. А затем начался грандиозный пир.
Все ногайцы уселись на войлоках вокруг котлов и огромных вертелов, на которых жарились целые бараны. Султаны и самые важные мурзы сидели на коврах рядом с Суворовым. С валов стреляли холостыми зарядами пушки, крики «алла» сливались с криками «ура»! Потом начались конные скачки, игры, борьба, стрельба в цель. Вечером снова сели к котлам, и продолжалось угощение, которое закончилось глубокой ночью при свете костров.
Утром, после нового угощения, ногайцы, довольные гостеприимством хозяина, простились с ним и, клянясь в вечной дружбе, разъехались по своим кочевьям, сопровождаемые приставленными к ним русскими офицерами-наблюдателями, так называемыми приставами.
Все ногайские орды были приведены к присяге на верность России. Казалось, что подчинение ногайцев русским властям удалось решить мирным путем. Суворов отлично понимал, что формальное подчинение этих народов нельзя принимать за действительное. Своеволие и внутренние распри в ордах были очень часты, а масса народа легко подстрекалась к грабительским набегам. Сама церемония принятия присяги не могла служить прочной гарантией, поэтому Потемкин и принял решение изолировать ногайские орды от воздействия турецкой пропаганды, переселив их в уральские степи. Конечно, ногайцев переход на новое место страшил, но с этим Потемкин не считался.
Суворов готовился к переселению ногайцев, которые формально являлись уже подданными Российской империи. Конечно, Суворов, как никто лучше, зная истинное положение на Кубани, своеволие и постоянные внутренние раздоры в ордах, которые легко возбуждались турками, понимал, что надежда на полное перерождение кочевников пока является иллюзией. Ногайцы по-прежнему оставались опасным очагом у российских границ.
К тому же вскоре появились сведения, что и бывший хан, раскаиваясь в отказе от престола, стал подстрекать ногайцев к неповиновению российским властям. Да и донские казаки просили правительство переселить ногайцев подальше от границ. Докладывая свои соображения, Суворов считал, что переселение можно начать в первой половине августа «по собрании их посеянного с поля хлеба». Он наметил маршрут следования с Кубани: на Маныч, затем на Сал, вверх по Дону к Царицыну и Саратову, через Волгу сделать переправу на судах. Ногайцы на новых землях успели бы до зимы накосить сена для, своего скота.
Занимаясь подготовкой к переселению, Суворов понимал, что богатые и среднего достатка ногайцы могли переселиться без особых материальных затрат. Но среди кубанского населения были так называемые «бай-куши», то есть бедняки, которые работали по найму у богачей. Суворов через приставов пригласил их переселиться в донские станицы, чтобы они там влились в местное население «с исправлением казачьей службы», то есть были бы приписаны к казакам со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями.
Таковы были планы Суворова, которые вскоре пришлось изменить. Точных причин, побудивших Суворова ускорить переселение, мы не знаем, так как документов, освещающих этот вопрос, пока не найдено. Известно только, что Суворов получил сведения о подготовке восстания в ногайских ордах под воздействием турецкой агентуры, да и Шагин-Гирей, перебравшийся из Крыма в городок Таман, вел себя двулично, посылал своих людей в орды с письмами, призывая уходить за Кубань.
Узнав, что во главе заговора мурз стоит хитрый и лживый Тав-султан, Суворов приказал арестовать его и содержать в Ханском городке под стражей верных России ногайцев. Докладывал ли Суворов о раскрытой им подготовке мятежа князю Потемкину, мы не знаем. Но Потемкин вскоре прислал приказ повременить с переселением до особого указания.
Но считая, что промедление в переселении ногайцев может вылиться в мятеж, Суворов начинает через верных ему мурз и султанов направлять орды к рубежу реки Ей: Ногайцы двигались очень медленно: их сдерживали огромные стада скота и броды через Ею. Прошло несколько дней, пока все орды переправились через Ею и сосредоточились вдоль ее правобережья.
С целью прикрыть переселенцев со стороны Кубани от нападения абреков и немирных ногайцев Суворов расставил от Ейского укрепления вверх до устья Малой Ей и далее вдоль нее цепь сторожевых казачьих застав. Южнее их Суворов поставил три сильных корволанта.
Ейская линия была как бы повернута на 180 градусов, потому что надо было не только прикрывать переселенцев, но и сдерживать беглецов, которые под влиянием турецкой агентуры стремились уйти в Закубанье. Мы знаем, что левым корволантом командовал уже знакомый нам Лешкевич. Правым — полковник Бутырского пехотного полка П. С. Телегин. Этот корволант стоял на высоком плато в двенадцати верстах северо-восточнее бывшего Большеейского фельдшанца.
Переселение началось. В ордах еще активнее заработала турецкая агентура, пугая ногайцев неведомыми степями, обещая скорую им помощь Турции. И не безуспешно. Некоторые из особенно зажиточных ногайцев, которые вначале соглашались на переселение, теперь, нарушая договор, тянули с переселением. В ночь с 30 на 31 июля, когда ногайцы уже отошли от Ей около ста верст, в Джамбулуцкой орде начался мятеж, который перебросился и в другие орды. Мятежники внезапно атаковали мирных ногайцев, которые понесли большие потери. Престарелый Муса-бей, приятель Суворова, был тяжело ранен саблей. Часть мурз, сторонников России, попала в плен. В самом начале мятежа вероломно были изрублены приставы секунд-майоры Масляницкий и Прижевский с небольшими отрядами, составлявшими их охрану. Это вдохновило мятежников, они, осмелев, напали и на казачьи дозорные отряды, которые, отстреливаясь, отошли к корволантам.
Волнение охватило всю степь. То, чего опасался Суворов, произошло. О том, что Суворов от своей разведки узнал о происках турецкой агентуры и бывшего хана среди переселенцев, мы можем судить по его письмам к атаману Иловайскому. Эти девятнадцать писем хранятся в Новочеркасском архиве. Информируя Иловайского о положении на Кубани, Суворов обязательно добавлял:
«Ради бога, пожалуйте мне скорее четвертый полк по сотням на усть Малой Ей...»
27 июля, прибыв в первый форпост Ейской цепи укреплений, он сообщает: «У нас уже баталия была». Коротко добавляет, что ногайцы рубились с казаками, но причины этой баталии он не раскрывает. Далее он сожалеет: « всего скучнее, что, как ни натягивай, все жидка Малоейская цепь и четвертый полк все же нужен».
В письме из Элбуздинского редута 1 августа Суворов пишет о переходе ногайцев за Кагальник, а 2 августа он уже с тревогой сообщает: «По многим слухам спешил я и прибыл с легким деташементом на Кагальник к Песчаному броду», думал встретиться с Иловайским, который должен был подойти с полками. На этот раз Суворов просит уже пять полков, чтобы ногаи, «видя их на глазах своих, удалились легкомысленного колебания».
В тот же день, получив сведения о потерях мирных ногайцев, Суворов с сожалением пишет:
«...татары в нынешнем году перекочевать в уральскую степь не могут...»
И далее дает Иловайскому указание оставить их на зимовье в пределах Донского войска, то есть по Манычу и Салу. Не успел он отправить это письмо, прискакал гонец с известием о начавшемся новом мятеже. Суворов дописал: «По окончании сего получил сейчас я известие о весьма сильных бунтах. Я сию минуту выступаю. Ради бога, елико можно, ваше превосходительство, поспешайте с толикими людьми, сколько ныне при вас в собрании, к Кагальницкой мельнице войска подкрепить и оные спасти».
Суворов во главе маленького деташемента быстрым маршем пошел наперехват бегущим на юг ногайцам и в устье Малой Ей пытался их остановить и уговорить продолжать переселение. Однако мятежники, подогретые турецкой агентурой, окружили его с угрозами.
Суворов пропустил ногайцев к броду через Малую Ею. После чего они пошли вверх по Большой Ее, на юг, к Кубани. Нужно отметить, что на левом фланге переселенцев особых волнений не было. 31 июля к начальнику корволанта прискакал охлюпкой окровавленный казак. «Измена, ваше высокоблагородие, ногаи взбунтовали!» — вскричал он. Лешкевич построил свой отряд в каре, а по углам поставил три пушки. На фланге стала сотня, казаков.
В это время с севера появилась лавина конных ногайцев и тысячи кибиток, стада скота, табуны лошадей. Рев скота, ржание лошадей, скрип деревянных осей кибиток наполнили степь. После небольшого колебания ногайцы сгрудились в огромную толпу и атаковали Лешкевйча. Несколько залпов в упор решили дело, и нападающие бросились наутек. В тот же миг казаки, рассыпавшись лавой, стали колоть беглецов пиками. И все же кибитки, переправившись через Ею, ушли к Кубани.
Другое огромное скопище ногайцев, которых уговаривал Суворов, вышло к урочищу Урай Илгасы, где был брод через реку Ею. Брод прикрывал седьмой форпост Ейской линии, западнее нынешней станицы Крыловской. Здесь гарнизоном стояла рота Бутырского пехотного полка под командой поручика Филиппа Жидкова. Часовые, стоявшие на валах укрепления, заметили, как в степи с севера появились кибитки, стада скота и табуны лошадей. Серые от пыли ногайцы с воплями погоняли утомившийся скот.
По команде султана Канакая ногайцы спешились, собрались в толпу и атаковали редут. Залповый огонь из ружей и картечь отбросили ногайцев. Но вскоре те снова бросились на штурм редута. Возможно, нападающие и сломили бы малочисленный гарнизон, если бы на выручку не подошли стоявший в двенадцати верстах на северо-восток от форпоста, где ныне станица Новопашковская, Бутырский пехотный полк во главе с полковником Телегиным и часть Владимирского драгунского полка под командой полковника Павлова.
Подход драгун вызвал среди ногайцев смятение, они бросились через реку, но болотистые берега и топкое дно сразу же засасывали тяжелые кибитки. Ногайцы, видя, что им не увезти кибитки и не угнать скот, начали рубить животных, бросать в реку связанных пленных, рубили даже жен и детей, а затем верхом ушли на юг, к Кубани. Вся степь была покрыта конными беглецами. Ниже урочища Темижбек ногайцы переправились в Закубанье и собрались вдоль правого берега Лабы.
Сколько потеряли русские в этих столкновениях, установить не удалось. Некоторые историки считают, что регулярные полки и казаки потеряли в общем до шестисот человек. Сам Суворов доложил в одном из первых рапортов о том, что корпус потерял, кроме двух майоров, сорок восемь убитыми и двадцать четыре ранеными. Видимо, он указал, только погибшую охрану этих майоров.
4 августа Суворов из Кагальника посылает Иловайскому письмо: «Ваше превосходительство! Остановитесь! Полно: все теперь благополучно. Я скоро буду у карантина. Только канакаевцы почти все перекрошены: самого (Кайакая. — В. С.) небрежно прострелили в ухо».
К этому времени Лешкевич, организовав погоню за мятежниками, сумел захватить руководителей, которые были заключены под стражу и отправлены в Азов. О провале добровольного переселения ногайцев Суворов доложил Потемкину 5 августа и в ответ получил выговор за самовольно начатое переселение и приказ «считать возмутившихся ногайцев не подданными России, а врагами отечества, достойными всякого наказания оружием».