5-го июля.

В 5 часов утра, воспользуясь прохладой, выезжаем далее на тех же лошадях и тех же экипажах, которые согласились продолжать путь только по требованию новороссийского услужливого полицеймейстера. В зеленом, уютном, глубоком Адербиевском ущельи, на речке того же имени, много долменов; с дороги любуемся одним из них, расположенным высоко над нами, на откосе лесистого горного отрога. Местность кругом нас приветливая, с множеством ручьев и речек, с развесистыми ветлами, могучим лопухом, но повсеместно плохим, сорным хлебом. Но вот р. Мезип, приняв в себя реку Адербиевку, прорывает горы: Маркоч остается влево, представляя нашим взорам оголенную стену, состоящую из конгломерата голышей, связанных или скрепленных в одну общую громаду разложившеюся массою углекислой извести: вправо возвышается лесистый хребет, носящий с этого места название хребта Кецегур (до р. Пшады), а перед нами высокая отдельная гора с четырьмя седловинами, может быть гора Вардобир, значащаяся по картам, но (как и все здесь) неизвестная местному населению. Речки принимают здесь иной характер: это более не горный поток, клокочущий и ревущий среди каменных преград, нагроможденных и нанесенных неведомого гигантскою силою; это, скорей, реки Мингрелии, более спокойные, широкие, выносящие, правда, на дорогу целые наносы известковых голышей (по которым не всегда приятно продолжать путь), но текущие впоследствии тихо и спокойно по каменистому ложу, среди ветвистых деревьев и заросших зеленых берегов. Точно зеркало эти речки, точно дремлющая красавица среди зеленого нависшего свода.

Переезжаем бесчисленное число раз реку или речки: судя по карте, это должна быть р. Цюцдьюк с притоками, о которой однако же геленджикский староста, сопровождавший нас по своему участку, никогда не слыхал. Местность все более и более походит на Малороссию; казаки во многих местах вывозят лес из тенистых ущелий; ольха и хмель все чаще и чаще заменяют более редкие и благородные породы. В широком ущелье Адербиевского участка, среди сенокоса, влево от дороги, на пригорке, среди граповой поросли — огромный долмен с отверстием на восток и тремя плитами, прикрывающими дно долмена. На многочисленных полянах видим запущенные черкесские сады с множеством фруктовых деревьев, ныне одичалых; на одной из таких полян хохол чиновник ставит свою хату и развел уже кукурузу и пшеницу. Такой дорогой добираемся до пределов Геленджикского и Адербиевского участков, прощаемся с старшиной и продолжаем путь по землям высочайше пожалованным разным лицам за покорение Кавказа. На земле генерала Колосова, на поляне и немного выше в лесу через речку, разбиты палатки и построены домики немцев, приехавших разрабатывать кавказские леса, или, скорей, истреблять их, как будто, в самом деле, местных хищников без них мало. Тут же начинается дорога, проложенная инженерами для облегчения подъема; пролегает она вдоль откосов гор, формация которых незаметно изменяется: известняк исчезает, и шоссе пролегает среди мелкозернистого песчаника, употребляемого на оселки. Темные речки, нависшие грапы, множество цветущей clematis и дикого виноградника — совершенная Швейцария или Тироль.

Подъем становится все сильнее; с одной стороны голубые, синие прорезы на удаляющийся Маркоч; с другой — глубокие буковые ущелья. Растительность роскошная: дикий виноград и ежевика уже повсюду застелили, затянули полотно новой дороги; дикая спаржа повсеместно покрыла ее. Подъем продолжается целых пять верст. Аsаlеа и рододендрон застилают всю почву, и в очень многих местах сменяются дубняком и осиной. На полянках сочная трава пестреет самыми разнообразными цветами и доходит нам по пояс. Высоко над нами виднеются фруктовые плантации — остатки тех орлиных гнезд, откуда громили нас так долго черкесы. При спуске опять показался известняк, и с ним снова вернулся орех, гран, бук и clematis. Справа железистый ключ. Находим белый и красный digitalis, могущественнее желтые Kaiser krone, белый, крупный convolvoles... Переваливаем через гору Вардобир, или Михайловскую, как ее называют ныне по селению, расположенному после покорения на ее косогоре и ныне более не существующему; на месте селения, влево от дороги, остался только казачий пост, на котором меняют верховых лошадей при пересылке почты и переездах по береговой дороге. Встречаем множество потоков, переезжаем не раз реку Дегуа, в долине которой находимся. Известковые наносы сменяются полным разложением горных пород: мергел и чернозем замечаются по дороге и на откосах гор. Местность все более и более напоминает Малороссию с ее дубами, хмелевыми насаждениями, лопухами и сочными, цветущими пастбищами, среди которых замечаем и родную «перекати поле».

Недалеко от речки, направо от дороги — прекрасно сохранившийся (средних размеров) долмен с отверстием к реке. Дегуа впадает в р. Лшаду и, разливаясь по плоской низменности, образуя множество рукавов, песчаных наносов, зеленых островков, напоминает Терек около Вал-ты. Налево — могилы-курганы, подобные тем, которые разрывали около Новороссийска, на правом берегу р. Цемеса. Taitbout де Marigny и Dubois смешивают, мне кажется, названия Пшады с береговой, принимая последнюю за первую, расположенную на восемь верст выше в горах, как увидим ниже. Dubois, путешествуя морем и не вдаваясь в дальнейший осмотр страны, наверно не мог посетить настоящей Пшады; укрепление же, построенное генералом Вельяминовым, о котором он говорит, существовало у Береговой, Здесь еще недавно жили натухайцы. Dubois же предполагает, что в более отдаленные времена здесь находилась древняя Аxея, о которой упоминают Арриан и Птоломей; итальянские же географы, в средние века, упоминают о Береговой под названием Маuro Zega или Маuro Zichia.

Станица Береговая расположена на реке Пшаде (обстоятельство, которое, вероятно, и ввело в ошибку Дюбуа), в 3 верстах от моря. Станица эта маленькая в 35 дворов, населенная малороссами с примесью нескольких греческих семей; несколько раз. весистых орешников, ничтожные постройки, грязь и сор повсюду, очень симпатичный староста-казак, добродушное, молчаливое население, жалобы на малый надел земли (которой множество) и невозможность добыть ни мяса, ни курицы, ни горсть пшена. Остановились мы среди селения и, разыскав старосту, направились к тем двум хатам, в которых нам было приготовлено помещение. Более достаточные малороссийские хаты состоят здесь из двух просторных комнат, разделенных сенями или проходным коридором; одна из комнат служит кухней и помещением для хозяев, другая сохраняется для приезжих и праздничных дней; такое расположение дает возможность найти более чистое помещение, тем более, что все хаты обмазаны глиной, выбелены с обеих сторон, чисто выметены и украшены цветами. Приходилось довольствоваться таким идиллическим помещением на долгое время, так как между Новороссийском и Сухумом городов нет и все прибрежные порты — те же станицы, как Геленджик и Береговая; впрочем, в хорошую, светлую погоду помещения эти не слишком не удобны, ввиду в особенности того, что близость моря или светлой речки дает вам всегда возможность приятно выкупаться и освежиться утром и вечером.

Немного трудно бывает вначале, после продолжительного верхового переезда, довольствоваться жесткой скамьей вместо кровати, но с этим скоро миришься ввиду красоты окружающей вас природы. Хозяйка-крестьянка накормила нас пустым борщем, отличным хлебом и яйцами, В станице, во дворе у одного крестьянина осмотрели новый, совершенно особый тип долмена из цельного камня, высеченный также из песчаника (более желтого. чем остальные) и весьма схожий по форме и размерам с обыкновенными; верхняя плита только не выступает над боковыми стенками, но эти последние имеют спереди тот же уступи приступку, как и все остальные. Долмен этот больших размеров, имеет также круглое отверстие и обращен теперь в курятник. Отверстие, имеющееся у долменов, настолько значительных размеров, что человек свободно в него пролезает (мы несколько раз это испробовали); но родился вопрос; каким образом выдалбливали внутренность подобного долмена и для какой цели предпринимали такую тяжелую работу? Извне произвести этой работы невозмож. но, так как нет следов наведения верхней плиты; возможно только одно предположение, что работа велась снизу, но и против этой гипотезы возможны возражения ввиду того, что передняя приступка составляет как бы одно целое с остальным.

В Береговой находим кроме этого долмена еще другие, обыкновенные средней величины, один на предгорье, на левом берегу реки, другой больших размеров среди деревни, на том же берегу, на бугре, обросшем дубками; третий там же, но уже в разоренном виде и четвертый — на противоположном берегу, в версте от деревни, среди пашни. Все они имеют одинаковый характер и построение, и все обращены лицом к реке; состоят из пяти плит песчаника, из которых верхняя значительно выступает над боковыми; эти последние имеют пазы, которые служат, вероятно, к большей устойчивости постройки; спереди круглое отверстие; внутри три отделения плиты — две расположены перпендикулярно, третья горизонтально у них в ногах. Страдная пора помешала мне произвести внутри долменов раскопку, необходимую для окончательного решения вопроса: служили ли эти интересные памятники местом погребения или нет.

Вечером, когда спала жара, взяли казачьих лошадей и доехали до моря. Полевая дорога, по которой мы ехали, пролегает по зеленым берегам Пшады, по камнями лугам; речка глубокая и широкая, течет плавно и спокойно; воды ее как бы дремлют в глубокой синеве; что-то новое и непонятное в этой темной, сине-зеленоватой, не то прозрачной, не то таинственной глубине... Река вливается в море не прямо: она загибает на северо-запад, отделяясь от него значительного каменистою косой, и только далее, под утесом решается соединиться с ним. Не знаю, чему приписать то обстоятельство, что французские путешественники — как Taitbout де Marigny, при описании Кавказа не упоминают о той массе долменов, которые тянутся по Кубани, Лабе и, спускаясь по восточному побережью Черного моря, кончаются долиной реки Аше. 6-ео июля. Распростившись с нашими новороссийскими возницами, мы решили было с вечера, что встанем рано и выедем (верхом на казачьих лошадях) до жары; но, проснувшись, узнали, что в 5 часов утра приехал к нам навстречу из Туапсе местный попечитель, К.С. Козлов, привез с собою дамские седла, в которых теперь, с исчезновением черкесского населения, чувствуется на Кавказе сильный недостаток, и желает сопутствовать нам в нашей поездке.

Проехал он более ста верст верхом и потому требовал отдыха; на этом основании пришлось подождать и выехать около одиннадцати часов. В нескольких верстах от Береговой, в Пшадском ущелье, находим на предгорье, на правой стороне реки два больших и очень хорошо сохранившихся долмена, окруженных деревьями; в одном из них переднее круглое отверстие значительно увеличено В недавнее время пастухами, обратившими долмены в временное жилище. Характер, устройство и расположение этих долменов одинаковы с предыдущими. Третий долмен тут же в горах. Козлов говорит, что местные черкесы сохранили те же предания насчет богатырских хат, как те, которые слышали мыв Осетии и на северном склоне Кавказского хребта: и тут те же Сипуны, принуждающие к возведению этих построек великанов; те же отверстия, необходимые для проезда в хату Сипуна, верхом на зайце. Въезжаем в горы, заворачиваем немного на восток и тенистым, зеленым подъемом (в 70 вер. от Береговой) добираемся до станицы Пшады, населенной хохлами и греками и построенной в прелестной, уютной местности, среди зеленых гор. Пестрое, нарядное население встречает нас у околицы и предлагает отдохнуть у них в станице; но мы довольствуемся осмотром на левом берегу реки, в черте деревни, на косогоре двух хорошо сохранившихся долменов. По правую сторону реки, в Пшадском ущелье, по обеим сторонам гор жители насчитывают их до тридцати. Солнце припекает; но мы поднимаемся такими тенистыми лесными дорожками, что его не боимся, и любуемся только просветами на дороге, игрой густой листвы в лучах этого жаркого полуденного солнца. Дорога иногда так камениста и узка, что пробираемся один за другим; казак впереди отсекает шашкой нависшие ветви, чтобы дать нам возможность проехать. Нас очень много (нас пятеро, Козлов, офицер, командующий казачьим постом в Уланке, староста и 6 казаков), и поезд наш, поднимаясь в гору крутыми поворотами, представляет длинную, пеструю ленту, причудливо извивающуюся между зеленых нависших дерев.

Река Пшада осталась за горами, перевал Шемджегатль окончен, и мы спускаемся мало-помалу в долину реки Текопс, где останавливаемся (в 8 вер. от Пшады) в чешской колонии того же имени, чтобы закусить и дать вздохнуть нашим лошадям. Пьем кофе у гостеприимного чеха, осматриваем его хозяйство, любуемся его осмысленностью и спешим двинуться дальше, так как до ночлега в станице Вуланской нам остается еще 8 верст по мягкой полевой дороге, вдоль берегов р. Текопс, впадающей немного далее в р. Вуланку (по черкесски Чепсия). Станица Вуланская расположена на левом берегу реки в полуторых верстах от моря, в местности, занимаемой до покорения шапсугами; состоит она из 75 дворов и заселена частью великоруссами, частью малороссами. Каменистая коса отделяет устье р. Вуланки от моря и заставляет ее завернуть к северо-западу, в том же направлении, как мы заметили при описании р. Пшады.

Ночлег назначен нам на этот раз в лагере моряков, занимающихся измерением моря и расположившихся на все лето на пригорке, над правым берегом реки. Проезжаем станицу, спускаемся к морю, на косе спешиваемся и пересаживаемся в лодку, высланную нам любезными хозяевами-моряками, которые принимают нас так радушно и любезно, как лучших своих друзей. Проводим вечер, любуемся чудной лунной ночью, отдыхаем в палатках нам устроенных, встаем рано, чтобы не упустить восхода солнца, катаемся на парусах и в 6 часов вечера, 7 июля, прощаемся с радушными моряками, садимся снова на коней и направляемся по дороге в джубку. Залив Вуланский был известен генуэзцам в XIV и XV веках под названием fiume Landia или Londia. В 5 верстах от Вуланки, в ущелье находится также долмен из цельного камня. Проезжаем между развалин бывшей здесь крепостцы, среди валов которой стоит памятник рядовому Архипу Осипову, взорвавшему этот форт, бывший Михайловский, в то время, когда ворвавшиеся черкесы, намеревались перерезать весь гарнизон. Подвиг Архипа чествуется до сих пор тем, что на перекличке в бывшем его полку всякий день Архип Осипов вызывается наряду с живыми. «Он погиб во славу русского оружия», - отвечает тогда старший.

Продолжаем путь вдоль р. Тещебс, множество раз переезжаем по ее руслу и притокам, поднимаемся в ущелье, спускаемся крытыми дорожками, столь живописными, что невольно воображаешь себя среди прелестнейшего парка. Долина р. Джубы, может быть, еще живописнее. Приходится пробираться по самому руслу ее, под зелеными сводами деревьев, так плотно прикрывших ее, что ни один луч солнца, кажется, не проникнет до ее дремлющих вод. На дороге, на откосах и в русле рек замечаем много железняковых камней. Проезжаем чешскую колонию Тешепс, греческую деревушку и поселок временных арендаторов. Везде мягко, зелено и уютно. Уже совершенно стемнело, и мы, не зная дороги, даем полную свободу нашим лошадям. Въезжаем в долину р. Джубки или Джухубы , которая постепенно расширяется. Вот показались огни влево от дороги; мы проезжаем мимо поселка, оставляем за собой станицу Джубку и в версте от нее, на берегу реки, у подошвы зеленого холма, останавливаемся у телеграфиста Индоевропейской линии, в кампанейском домике, где нам отводят две комнаты.

8 и 9 июля.

Река Джубка проложила себе путь к морю чрез широкую долину, по обеим сторонам которой возвышаются довольно высокие местные горы; река течет по мягкому, глинистому грунту, левый берег ее, более высокий, состоит из белой глины, между которой пролегают редкие залежи кругляков, скрепленные между собой раствором углекислой извести. На этом берегу, среди глухой заросли замечаются более высокие холмы, не доступные весенним водами составляющие отдельные плоскогорья, с которых можно было делать набеги, следить за неприятелем и, в случае нужды, укрепляться против него; на холмах этих не редкость встретить старые экземпляры дубов, вязов и ясеней, которые пережили немало веков, немало поколений.

Чем ближе к морю, тем более понижается и левый берег: прелестною, живописного поляной, покрытою старыми вязами и дубами, доходит он до самого моря. До покорения долина р. Джубки считалась центром страны шапсугов и была сильно заселена; только в 1834 г. русским удалось перехватить Али-бея, начальника этого племени, долго жившего на Джухубе и собиравшего кругом себя немало правоверных, всегда готовых на кровавую расправу. Вспоминая времена более отдаленные, скажем, что Арриан помещает в этой долине древнюю Лазику; Dubois же и др. видят здесь столицу страны Зиков. На двух вышеописанных холмах правого берега р. Джубки, на земле генерала Астафьева предприняли мы свои раскопки, привлеченные великолепнейшим долменом, находящимся в 400 шагах от реки и приблизительно в одной версте от взморья. На самом обрыве холма, лицом к реке стоит богатырская хата, или долмен гигантских размеров; с лицевой стороны ее пристроен двор овальной формы, обнесенный двумя рядами обтесанных глыб серого песчаника, положенных без цемента, таким образом, что пазы второго ряда приходятся на середине камней первого). (Рисунок и план долмена изданы в Материалах по Археологии Кавказа, вып. II, стр. 4 и табл. 1.)

Верхний ряд камней двора сброшен старанием людей; но так как по своей тяжести камни эти не могли быть свезены, то они находятся здесь же, у подошвы холма и постройки. Измерив эти глыбы, выводим заключение, что они все, приблизительно, длиною в 3 ар. 2 вер., вышиною в 1 ар. 1 вер. или 1 ар. 7 вер. Двор длиною 8 ар. 3 вер.; шириною же во всю богатырскую хату, то есть, 5 ар. 2 вершка. Сама хата сложена из 6 громадных песчаных плит, установленных в паз на 6-й нижней, имеющей в толщину 9 вер. и выходящей из-под стенок долмена спереди на 1 ар., сзади на 1,5 аршина. Все плиты приблизительно толщиной от 6 до 9 верш. Пазы врублены глубиной в 1 вер. и шириной в 6, что разумеется недостаточно для таких громадных и тяжеловесных плит, но имело также смысл при постройке, ибо, при большем углублении пазов, легко было бы ожидать скорейшей порчи или надтресканья каменных стен. Ввиду того, что пазы эти не могли служить единственной скрепой стен с северной и южной его стороны, к нему привалены огромные каменные глыбы, которые, спирая его с двух сторон, придают особый устой гигантской постройке. Долмен представляет вид продолговатого четвероугольника и имеет в ширину 4 арш., в длину 3,25 ар., в вышину 2 ар. 9 вер. (внутри). Верхняя плита, толщиной приблизительно в 10 вершков, широко выступает над стенами; имеет она ширины 5,5 ар. и длины б ар. вдоль задней стены, в которой пластуны проделали с левой стороны широкую дверь, находится плита, в виде прилавка, шириной в 13 вер., длиной в 1 ар. 7 вер. и толщиной в б вершков. Боковые стены имеют длины 5,5 ар. и выступают весьма незначительно с задней стороны и на целый аршин с передней, со стороны которой, благодаря выступу нижней и верхней плиты, образуют довольно значительный навес. В передней стене круглое отверстие, проделанное 0,75 ар. над землею. пластуны, жившие в хате, обратили его в печное отверстие и пекли в нем хлеб. В правой стенке проделано четвероугольное окошечко, но оно также принадлежит к позднейшей работе тех же пластунов. На нижней плите, с передней стороны, весьма ясно обрисовывается паз, вероятно заготовленный при постройке и впоследствии не употребленный. Направление постройки SW-NO.

Двор был по самый верх засыпан землею, перемешанной обломками камней и плит, земля эта была вынута нами до самого основания; ближе к грунту нашлись несколько звериных костей и три красненьких черепочка; земля казалась более черной, но вот и все: ни вещей, никаких других следов погребения или жилья, не оказалось. В самом же долмене, не раз употребляемом как жилье, разумеется, не могло быть и следов погребения; взрывать же нижнюю плиту было бы немыслимо да и безрассудно, в виду желательного сохранения столь драгоценного памятника седой старины. Единственная интересная находка среди множества вынутой щебенки со двора, это - каменная пробка от круглого отверстия, подобная находимым Фелициным в Кубанской области; пробка из белого песчаника, с головой в виде гриба, с выпуклостью на середине; вышина всей пробки 15 вершков; вышина головы 4 вер.; окружность стержня 1 ар. б вер.; диаметр головы 12 верш. Найдена она около самого отверстия, лежащая параллельно с передней стеной. С задней стороны долмена насыпано что-то вроде вала, состоящего из земли и щебня, сложенного под насыпью довольно правильными рядами. Наискосок от первого долмена, приблизительно в десяти шагах, в глубокой чаще нашли и очистили второй долмен, хотя и завалившийся, но весьма интересный по разновидности рисунка передней плиты. Долмен этот завалился таким образом, что боковые плиты раздались под тяжестью верхней, вероятно в свое время громадной плиты, но видимо, изрубленной и уменьшенной ныне по всем краям; падению долмена способствовали немало и корни деревьев, охвативших и обросших его со всех сторон. Разрушение памятника нельзя на этот раз приписать рукам человеческим, ибо обрушившееся здание после очистки от деревьев и кустов предстало пред нашими глазами в полной сохранности отдельных своих частей.

Плиты, обрушиваясь, подались верхней частью внутрь долмена; задняя рухнула, перевернулась и находится теперь под верхней; нижняя могла от сотрясения выскочить из пазов, вдвинуться внутрь и стоит теперь ребром под верхней плитой. Передняя также выскочила с места, сильно подалась впереди служит теперь подставкой старой ясени, выросшей на ней и имеющей в обхвате 2,5 ар. Старика этого мы, разумеется, не трогали и старались даже не прикасаться близко к его могучим корням, ползущим по плите и охватывающим ее со всех сторон. От тяжести плита эта лопнула, но рисунок, ее украшающий, виден весьма ясно: на ней высечено выпукло нечто вроде двери с притолкою на двух прямых столбах. Ширина притолки и столбов 6 вер. Трудно разобрать, чем кончается низ рисунка и есть ли на плите обыкновенное круглое отверстие, ибо большая ее часть вросла в дерево. Толщина этой плиты 6 вер.; по бокам плиты заметна весьма ясно жело6коватая выпуклина, вероятно, для вставки в паз. Длина левой стены, лежащей плашмя, 4 ар., вышина 2 ар. 6 вер., толщина 7 вер. Длина правой стенки, оставшейся на месте и глубоко сидящей в земле, 3 ар. 15 вер., толщина 9 вер., причем верхняя часть заметно закруглена. Длина задней, перевернутой и лежащей под верхней плитой 2 ар. 14 вер. У левой стены, сбоку, лежит еще продольная меньшая плита, вероятно служившая прежде устоем, как глыбы первой хаты; длина ее 1 ар. 14 верш. Верхняя плита, видимо попорченная при падении, имеет еще теперь в ширину 4 арш., в длину 3 арш. 6 вер., в толщину 9 верш. На одной линии со вторым долменом, шагах в десяти от него и в 12 от первого, нашли 3-й долмен, совершенно скрытый под пластом растительной земли.

Сбросив пол-аршина земли, нашли плиту, вероятно одну из боковых, если вывод этот возможен на основании боковых желобков, обыкновенно высеченных на этих плитах. Судя по ее размерам, долмен был также больших размеров: плита имеет длины 3 арш. 9 верш., ширины 2 арш. 12 верш.; около плиты и боковой глыбы. Передняя плита весьма испорчена временем, а может быть и людьми, но интересна потому, что пополняет рисунок выше приведенной плиты второго долмена: верх ее отбит, что не мешает нам разобрать высеченный на ней рисунок; видим те же пиластры, оканчивающиеся внизу параллельными тремя зарубами в виде колонной подушки и ясно разбираем нижнюю окружность обыкновенного круглого отверстия. Средний пролет между колоннами имеет 8 верш.; ширина же колонок 4,5 вершка. По словам старосты, можно заключить, что вся эта местность была некогда весьма богата дольменами: на его памяти завалены и уничтожены два из них, находившиеся влево от наших, в глуши, под старыми дубами и вязами. Мы обошли всю местность, пробуя расчистить ту или другую груду камней, и таким образом совершенно случайно напали на описываемые выше долмены с разукрашенного переднею плитою.

Шагов 600 от описываемого нами бугра осмотрели второй подобный ему, тоже покрытый густым лесом, между которым находим весьма значительные экземпляры ду- бов и вязов. Вообще, вся местность покрыта громадными плитами песчаника, вероятно, остатки все тех же долменов, на принадлежность к которым указывают как их ог- ромные размеры, таки высеченные пазы на многих из них. Так, например, две из них (одна, видимо, верхняя) имеют длины 2 ар. 13 вер., ширины 2 ар. 14 верш.; другая боковая, сохранившая пазы, имеет длины 3 ар. 4 вер. и вышины 1 арш. 8 верш. Кроме них находим и совершенно отдельные плиты, одна длиной 3 ар. 10 верш., вышиной 2 арш.; вторая длиной 5 ар. 4 верш., вышиной 2 арш. 2 вершка. 10 июля. Всю ночь и день была гроза, дул северо-восточный ветер и шел проливной дождь. Около 4 часов проглянуло солнце, погода просветлела; мы сели на коней и поехали за 14 верст в так называемую Полковничью щель, прозванную так, по мнению проводника - старого боевого солдата, в память полковника Ростовцева, отбившего саклю у горца и поселившегося в ней.

Дорога идет сперва берегом реки по направлению к станице Уланке; позднее заворачивает на Екатериноградскую. Все время зелено, уютно и живописно; лучший английский парк не мог бы представить более живописных лужаек, более темных аллей, более могучих развесистых деревьев. О речках и говорить нечего; переезжаем их целыми десятками, и каждый раз не можем не остановиться в их русле, чтобы напоить коней, попользоваться прохладой и налюбоваться тенистыми их берегами. На десятой версте дорога разделяется; оставляем вправо дорогу в станицу Дыхановскую и сворачиваем влево. Узкой тропой спешим доскакать до щели, так как уже темнеет, а нам остается еще до нее четыре версты. Въезжаем в люлькино ущелье. Некошенными лугами с одичалыми виноградными лозами и запущенными черкесскими садами добираемся до армянского поселка, разыскиваем старосту и почти силою забираем черноокого красавца-проводника с собой и пробираемся далее. Еще несколько потоков, несколько полян, отдельный шиферный отрог чернеющей скалы - и пред нами открывается поляна с возвышающимся над ней холмом, украшенным на вершине маленьким долменом с передним отверстием. Передняя плита шириной 1 ар. 13 верш., вышина 19 верш., диаметр отверстия 8 верш.; боковая стена с выступами на перед, длиной 4 ар. б верш.; с верхней плитой в размере 4,75 ар. Когда-то существовали здесь и другие долмены, но они, за последнее время, употреблены на исправление мельницы. Уютно и тепло в этих ущельях, и понятно, что прежнее население: натухайцы, шапсуги, убыхи и абадзехи с горем покидали свое насиженное гнездо. Нынешние поселенцы, армяне, пришли из Малой Азии и потому не похожи на кавказских армян.

11 июля.

Собирались переправиться в Туапсе на фелюге, и потому встали рано, ожидая обыкновенного утреннего попутного ветра, чтобы выйти под парусом; ждали очень долго и наконец в 9 часов было решено, что ехать невозможно, ибо дует совершенно противоположный ветер. Приходилось или оставаться, или ехать снова верхом при довольно сомнительной погоде. Мы предпочли последнее и, навьючив багаж на две лошади, пустились в путь по дороге в Туапсе. На основании ли поговорки, что смелым Бог владеет, или по простой счастливой случайности, погода разъяснилась, солнце пробилось через тучи и припекало весьма изрядно в продолжении всего остального дня. Выехали мы в час и двинулись левым берегом Джубки прямо к морю; здесь завернув влево, остановились пораженные величием зрелища; раздвинувшегося перед нами: светлая известковая, вся пятнистая скала, ярко освещенная солнцем, выходящим из-за грозовых туч, ярко-светлая береговая полоса с белыми шипящими волнами и темно-синее бушующее море - картина, просящаяся прямо под кисть художника. На берегу фелюга, морская казарма среди зеленой, густой заросли - одним словом то, что на карте обозначено под названием "Морское".

Сворачиваем за казарму влево и среди кустов видим довольно значительный могильник, состоящий из курганов, основания которых в некоторых местах прикрыты известковыми плитами. Въезжаем в горы и темным каменистым подъемом взбираемся на довольно грустную, пустынную вершину Джубского перевала. Кругом нас горная возвышенность с заброшенными, заросшими черкесскими садами. Немного далее, при повороте снова останавливаемся пред новой, но не менее величавой и привлекательной картиной: теперь пред нами все вершины Джубских гор, вершины зеленые, волнистые, покрытые богатою растительностью, с глубокими ущельями, темными закоулками, с множеством остатков черкесских аулов и поселений. Темно и укромно сиделось им здесь, трудно достались эти горы победителям; тяжелое, безотрадное впечатление производят они ныне на путешественника — точно огромный могильник, сохранивший память о прежних днях, о прежних, до сих пор не замеченных насельниках.

Спуск с этого перевала очень крутой; наслоения известняка, перемежающиеся с легкими залежами шифера, вырастают пред нами в виде более или менее высоких и неудобных ступеней; некоторые из наших спутников спешились и ведут лошадей под узду; лошади спускаются осторожно и верным шагом обходят все опасности. Луч солнца освещает направо маленькую бухточку, на берегу которой расположен казачий Тенгинский пост; налево, в более темных тонах видим среди ущелья армянский поселок того же имени. Чем более спускаемся, тем заметнее нам все разветвления этого зеленого ущелья, омываемого рекою Шапсуго. Поселок расселился по всем его закоулками пригоркам, прячась под нависшими ракитами, ореховыми деревьями, вязами и ясенями. Пробираясь между плетнями, кукурузными полями и табачными плантациями поселка, понимаешь, что чужаки-поселяне эти живут целыми годами, не сходясь с русскими, не изучая их языка, сохраняя свою веру, языки своеобразный, пестрый, чисто греческий наряд. Понятно также и то остервенение, тот отчаянный отпор, которые встретили русские, когда задумали овладеть Кавказом. Засев в этих ущельях, нельзя не полюбить их, не привязаться к ним всей душой, не отказаться от всего остального мира. Может быть, чувство это объяснит и ту отчужденность, в которой жили черкесские племена между собою, и ту особенность, которая встречалась в наречии всех этих отдельных племен.

У подошвы холма делаем привал на несколько минут под развесистыми ветвями двух грушевых деревьев, привлекших нашу молодежь своими полуспелыми плодами. Потом долго пробираемся между плетнями и зелеными цветущими изгородями; несколько раз силою напора верховой лошади, открываем калитки, у которых виноградная лоза играет роль гуттаперкового задергивающего шнура. Проезжаем полноводную р. Шапсуго вброд и останавливаемся в нескольких шагах от моря у казачьего Тенгинского поста. Меняем более замученных лошадей и двигаемся далее. Минуя частное владение богатого грека, доезжаем до самого моря, но сейчас же покидаем его и снова перебираемся через горы. Подъем этот мягче, короче и зеленее; известковая формация уступила место красноватой глине и чернозему. Спускаемся узким известковым ущельем — и перед нами снова море — широкая, открытая бухта, пятнистые скалы и блестящий белый прибой под яркими солнечными лучами... Шагов триста едем берегом моря, а там опять горы, зеленые буковые рощи. Извилистым, узким ущельем речки Кужепс снова спускаемся к морю и теперь уже надолго: версты две или три едем у самого взморья, по топкому, мягкому морскому песку. Море ревет и бушует; волны обдают нас брызгами, то и дело пугают наших лошадей, которые фыркают и косятся на непрошеных гостей, собирающихся сбить их с ног. Мелкий кустарники даже деревья, покрывающие прибрежные скалы, сплотились в одну цельную массу, сильно нагнутую в сторону земли и совершенно опаленную, иссушенную морским ветром и жгучими лучами солнца.

Местность от Тенгинского поста до Ново-Михайловской станицы, принадлежит частным владельцам, генералу Ахшерумову и др. Вот глубокое и широкое заселенное ущелье на берегу реки Секау. Вот и еще ущелье р. Пляхо, у самого впадения которой в море расположен Ново-Михайловский казачий пост. На посту не хватает лошадей, и потому решено, несмотря на то, что еще рано, переночевать в станице того же имени, до которой от поста считается 4 версты. Полянками, лесками, мимо плетней и огородов доезжаем до малороссийской станицы, растянутой на несколько верст в глубине ущелья, по берегу реки Нечепсухо, станицы, утопающей в зелени, со множеством великолепных ореховых деревьев. Проездом от поста до станицы перерезываем мыс Гуавсо, который заметили, подъезжая к посту.

Останавливаемся у местного старосты и бродим вечером по станице: любуемся орешниками у кабачка, сидим на берегу реки в том месте, где р. Псебе вливается в Нечепсухо, и рассматриваем зеленые горы, которые сплошного массою окружают это зеленое ущелье со всех сторон. Говорят, однако же, что, несмотря на горы, долина очень страдает от северных ветров, которые, врываясь из-за горы Зарубки (виднеющейся на севере), уничтожают и губят все. Замечаем здесь в диком состоянии высокую, сочную кормовую траву, по местному «Мишень» (из семейства panica), достигающую огромных размеров, и которая могла бы, вероятно, при малейшем уходе, служить отличным кормовым средством и в зимнее время. Станица пользуется безотчетно всем лесом, находящимся в горах, окружающих станицу, но вместе с тем и здесь, как и везде в наших колониях, нет ничего: ни скота, ни хозяйства, ни запасов. Говорят, что земли мало, всего две десятины на душу, а держат работниц, вероятно для того, чтобы не обрабатывать и этого надела.

12-го июля.

Опять всю ночь была гроза и лил дождь, как из ведра. Проночевав кое-как на деревянных скамьях в хате старосты, мы надеялись, по крайней мере, что возможно будет освежиться, выкупавшись утром в быстрой реке, но исполнить этого при всей нашей храбрости оказалось невозможным. В 7 часов, услышав благовест в местном молитвенном доме (церквей нет на всем этом пространстве), я завернулась в бурку и пошла к службе, недостаток в которой чувствовался давно, тем более в родительскую субботу. Церковка оказалась весьма миниатюрная, построенная в виде мазанки; служба. шла стройно, тихо и разумно. Грустно было однако ж стоять в этом маленьком, тесном помещении и думать, что Россия, покорив Кавказ, не нашла возможности сделать до сих пор большего, по отношению к ее православным поселенцам.

К часу стал утихать дождь, и мы стали подумывать об отъезде; послали узнать, есть ли проезд через ближайшие реки, и приказали с казачьего поста приводить седлать лошадей. Операция эта затянулась до 4 часов; мы уселись на коней и пустились в далекий и трудный путь с надеждой, что дождь не повторится и нам удастся при особой поспешности еще засветло переправиться по каменистой дороге на берегу моря между Ольгинским и Небугским постами, дороге, которою пугали нас уже давно. Переезжаем чуть ли не вплавь реки Нечепсухо и Псебе, множество ручьев и потоков и зеленым узким ущельем, по которому дорога вьется вдоль горного потока, между двумя зелеными стенами буковых насаждений все выше и выше поднимаемся в горы, забирая на север, в ущелье горы Мыш (или Михайловской, по мнению наших спутников). Горы известковые, покрытые буковыми, ореховыми, каштановыми и грабовыми насаждениями, напоминают мне очень Моравию с ее долиной р. Пунквы, близ Брюна, где прожили когда-то так тихо и спокойно в деревне у доктора Ванкеля. Подъем довольно крути тяжел после дождей, обративших местность или в шумящий поток, или в тяжелую, густую глинистую массу, по которой лошадям еще тяжелее, еще опаснее. Но вот мы на вершине; пред нами чудная картина волнистых темно-синих вершин г. Плахо, Мысовой, 3арувки, Нечепсухо и Лысой; темно и угрюмо выглядывают они, обещая нам еще не одну грозу, не один ливень.

При спуске замечаем перемену в составе гор: между известняком все более и более чернеет шифер, разлагаясь и размываясь черными потоками в тонкие черноватые лепестковые кучи. Долиной р. Ту пробираемся до Ольгинской станицы; едем по лугами полям со старыми, развесистыми ореховыми деревьями, бурым прогнившим сеном и весьма скудным урожаем хлеба. Море снова открывается пред нами. Мы загибаем однако же влево и круто взобравшись снова вверх, сокращая путь, перерезываем мыс Аргиоту или Кодос и только тогда спускаемся тесным, маленьким ущельем к морю, которое при спуске чарует нас своими синими, глубокими волнами. Дивно хорошо Черное море на Кавказе, а вместе с тем оно не играло и не играет никакой роли в жизни этого края: как черкесы держались, любили и дрались только за свои горы и ущелья, таки нынешнее неподвижное население сидит на лугах и полянах, часто на самом берегу моря и не имеет никакого общения с ним, не пользуется им и его богатствами. Море здесь — украшение, как бы фон огромной, роскошной картины. Может быть, оно именно потому таки привлекает меня, так чарует, полно такого обаяния и прелести? Проверяя при поездке карту Главного штаба и описание Dubois (t. I, стр. 194), находим неясность и недоразумение в планах: Dubois, видимо, путает мыс Кодос с мысом Гуавсо. Найти же и проверить указываемые им развалины древних крепостей на мысах нам не удалось, может быть только по случаю проливных дождей, грязных дорог и летней могучей растительности.

Проехав от Ново-Михайловской станицы 12 верст горами и ущельями, нам предстоит теперь проехать морским берегом, вдоль самого моря до 14 верст, до самого Небугского поста, от которого снова горами останется 7 верст до хутора, где собираемся переночевать. Скалы, спускаясь к морю, тут совершенно голы и 6езлесны, только кое-где лепится сосна, извилистыми корнями охватывая известковые плиты или глыбы шифера. Наслоения спускаются к морю, то совершенно перпендикулярно, то так горизонтально, что воображаешь себя перед гигантской лестницей с уступами и ступенями до самой вершины. Плиты шифера представляют все более плотны, чернеющие массы; известняк же оживляет утесы и всю местность теплыми, желто-розоватыми оттенками своих наслоений и тех глыб, которые, отрываясь, ввергаются в море и покрывают весь берег. Вечный вал, шумя и бушуя, борется с этими твердынями и победоносно уносит в свою пучину и снова накатывает глыбы, голыши и целые кучи песку на нашу дорогу; только шиферные наслоения оказывают большую устойчивость и выставляют из-под волн свои темные зубчатые верхушки. Море плещет и шумит; буре плач его подобен, слезы брызгами летят, скажем мы с поэтом.

Пред нами далекая картина - темные, лесистые, многоэтажные массы и светлый луч солнца у их подошвы - непонятный контраст с грозовой, гудящей стихией, как бы луч надежды после тяжелой, безвозвратной потери, как бы просвет в лучшую загробную жизнь... Останавливаемся и невольно любуемся на прелестный утес, выдвигающийся на дорогу и представляющий нашим взорам перпендикулярные залежи известняка, перемежающегося с черными залежами шифера. Встречаем пешехода-охотника в бурке, башлыке и с ружьем - первое живое существо за время нашего странствования. Грустные думы наводит на меня это безлюдье: права ли Россия, покорив этот чудный край и обезлюдив его соверисенно?! Нас просят спешиться и, взяв лошадей в повод, продолжать путь пешком, перебираясь с камня на камень, перелезая с глыбы на глыбу, стояв раздумье над этим хаосом, представляющим препятствия даже для казацких лошадей, которые решительно недоумевают, куда поставить ногу, как выкарабкаться из-за этих камней. Преграды эти лежат на продолжении двух верст. Интересно было бы проверить, насколько изменились к лучшему пути сообщений в этом краю со времени похода Митридата против диких зиков, похода, описываемого Аррианом, который не раз упоминает о трудностях, проведенных им переходов, и неудачах, постигших его в этих диких, неприступных приморских странах. Но вот и конец грозным завалам. Садимся снова на измученных коней и, покидая море, предпринимаем перевал через отпрыски горы Громада.

Поднимаемся круто в гору, понукаем лошадей и спешим пробраться засветло через буковый лес, уничтоженный, разоренный лесными пожарами: повсеместно лежат гиганты, повалившиеся после пожара, никому ненужные и обреченные к медленному уничтожению. Но вот новый спуск, возвращающий нас снова на берег моря; опять тот же песчаный берег, опять клокочущие волны, опять каменные глыбы по пути, но более редкие... Заря понемногу потухает, день падает, и как всегда на юге, заменяется весьма быстро совершенной ночью. Но вот вдали показался огонек - это Небугский казачий пост. Мы на берегу речки того же имени, но дожди так переполнили ее, что мыв темноте остаемся в недоумении, как переправиться. Сопровождающий нас начальник казачьей сотни, В. И. Орлов, берется найти брод, пускается в воду, но принужден пустить лошадь вплавь; перебравшись на противоположный берег, он спешит на пост, чтобы при помощи казаков перевести и нас; но во время его отсутствия мы находим более удобный переезд по морской косе и догоняем его. Еще несколько верст едем по берегу, но в одном месте, где нижнюю дорогу прикрыло прибоем, пришлось в совершенной темноте взобраться на вершину, чтобы таким образом пересечь мыс и добраться до дороги. Доверяясь однако ж вполне своему вожаку и спокойной стойкости наших лошадей, мы беспрекословно предпринимаем опасный подъем, чтобы снова через несколько минут продолжать путь вдоль берега моря.

В 9 часов свернули влево, поднялись решительно на утес и темного дорожкой добрались до хутора Козлова, где нас радушно принял старший брат хозяина и уступил нам единственное готовое помещение - сарай на курьих ножках, род черкесской кладовой, где он устроил себе спальню до окончательной отделки дома. Помещаемся в этом сарайчике, а сыновья и спутники с хозяином завешивают окна строящегося дома медвежьими шкурами и проводят там ночь на бурках. Всю ночь ревет страшная буря и льет снова потоками дождь, ветер сотрясает наш сарайчик; мы часто просыпаемся от этого непривычного гула, но снова засыпаем благодатным сном.
13 июля в 7 часов поднимаемся. Некоторое время любуемся морем; потом снова садимся на коней и продолжаем путь на Туапсе, до которого остается 9 верст. Едем лесного глушью, переезжаем речку Агуи (по ее течению в горах черкесский аул того же имени) с прелестными бархатными берегами и полянами с развесистыми орешниками. Переваливаем через гору Чардак (тут же выступ в море под названием мыс Чардак или Кадош) все время едем по воде, то прорывающейся из-под камней, то размывающей дорогу, то пробирающейся по вертикальным наслоениям известняка. Кругом нас старые, развесистые каштаны, вязы, белый буки грушевые деревья. Пробираемся в тени и весьма недалеко от моря, которое виднеется и за нами, и впереди нас. Спуск довольно крутой и весьма грязный от постоянных дождей. Веселая, приветливая зеленая дорожка, лужайка с черкесскими садами, поток, омывающий черновато-красную шиферную скалу, и широкая, цветущая долина р. паук, ущелья которой также, говорят, богаты черкесскими садами. Еще короткий перевал, спуск к морю, пустынный берег, погибшее судно и наконец город, или посад Туапсе.

Постоянные дожди обещают местным жителям, что они останутся на зиму без сена; мысль эта пугает всех, ибо подвоз здесь немыслим; вместе с тем никто не хочет ничего сделать, чтобы побороть зло. На замечание, что можно заготовить зеленые веники из древесных ветвей для прокормления скота, только пожимают плечами и не дают никакого ответа. Вместе с тем сами рассказывают, что у черкесов был обычай заготовлять в горах, в разных наперед указанных местах, целые стога дубовых зеленых ветвей, которые могли им пригодиться во время набегов или военных действий. Каждый житель должен был снести на стог это известное количество ветвей, и наказ этот строго исполнялся, что могут подтвердить русские отряды, не раз воспользовавшиеся этими горными запасами при необходимых горных набегах. Другой, не менее похвальный обычай горцев, о котором хочется напомнить здесь, состоял в том, что все престарелые люди, не могущие более работать и не бывшие в состоянии более нести остальных обязанностей, возлагаемых на граждан всяким обществом, должны были делать известное число прищепов на фруктовых деревьях. Следы этих забот видны еще и теперь, в особенности на абрикосовых деревьях - заботы, достойные высокоразвитого народа, напоминающего обязанности каждого отдельного гражданина по отноишению к обществу и государству.

Посад Туапсе (тоже что наш уездный город) расположен на берегу моря, у подошвы холма, на котором в былое время стояла крепосца Вельяминовская. Тут же впадает в море речка Туапсе, а немного далее, в ущелье на левом берегу реки раскинуто весьма живописное селение Вельяминовское. Местность эта известна также под названием Мамая». Посад состоит всего из нескольких десятков домов и двухсот жителей; домики эти построены без всякого плана и разбросаны среди зелени по берегу моря, кругом крепостного холма и вдоль по ущелью, что выходит и живописно, и уютно и напоминает во многом Карлсбад. На самой вершине холма, среди бывших крепостных валов стоит маленькая, беленькая церковь, единственная в городе, без приличного звона, без певчих и при самой бедной обстановке. Неужели возможно и желательно даже в городе обходиться без церкви и приличной службы? Пониже церкви, на отдельном холме над самым морем стоит единственное народное училище города - каменное здание с хорошим классом и удобным помещением для учителя. Училище устроено тому назад четыре года старанием попечителя Козлова на средства местного помещика Сибирякова, при помощи казны, взявшей на себя обязанность уплачивать учителю жалованье. С учителем не удалось познакомиться, но по всему видно, что он человек, преданный делу, так как, не получая особых на то средств, устроил кругом школы посев кормовых трав, садик и большой огород.

Рейд в Туапсе довольно открытый, но глубокий; берег очень приятный с чистым мягким песком и чистого водою. На берегу заметно уже более жизни, чем на всех до сих пор виденных нами портовых городах Кавказа; есть фелюги и баркасы, есть и маленькие лодки, видны матросы и другой разнородный люд, греки, армяне, придающие городу более южный характер. Тот же характер имеют и городской базар с лачугами, имеющими единственную дверь на улицу и широкий прилавок в виде отваленной ставни, прилавок на котором, поджав ноги, глубокомысленно сидят те же восточные люди с свежеиспеченными хлебами и другими яствами. 14-го. Вечером ездили по Майкопской дороге в горы, вдоль по долине р. Туапсе. Везде так же зелено, уютно, спокойно и безлюдно.

15-го.

Посетили в 7 верстах от города, по новой проделанной горной дороге (предположенной по всему восточному побережью) имение харьковского помещика, барона Штенгеля, первое имение на восточном побережье, из которого выезжаем с отрадным чувством: что все-таки на Руси есть люди, которые думают и работают и хотят приложить руки к делу, за которое взялись. Имение принадлежит барону уже восьмой год. Вы находите в нем прелестно устроенную пасеку в 200 колод, 5 десятин хорошего виноградника, огород, фруктовые сады, питомники, сад с цветами, великолепными розами и южными растениями, маленькой тепличной и правильно веденным виноделием. Занимается имением чех с помощником, также чехом, который весьма любезно принял нас и, за болезнью управляющего, показал все имение, во всех возможных подробностях. С особенного любовью показывал он пасеку, в которой применяет свою систему ульев, почти то же что улей Долинского, но более упрощенный и улучшенный. Рамки Долинского, например, представляют большие затруднения при помещении их в улей-домик и при необходимости сдвинуть их без повреждения пчел. Тихачек (помощник управляющего), делая рамки, расширяет верхнюю перекладину, сравнительно с боковыми поперечными стенками, а внизу прибивает горизонтальный гвоздь; таким образом получается между рамками некоторое пространство, куда пчелы и опускаются при соединении рамок. Весь улей Тихачек удлиняет и делает крышу выше и остроконечнее, чем у Долинского, с целью дать пчелиному царству больше воздуха; удлинение же самого улья делается для того, чтобы возможно было в одном и том же улье поместить два роя. Тихачек считает доход с каждого улья по 10 р. в хорошем году и в 5 р. в плохой год, при цене в 9 р. 50 к. за пуд меду и 22 р. за воск. В именье много потоков, много старых нависших дерев, много умно проложенных дорожек и прелестный вид на море, соседние долины и холмы; с севера имение защищено горою. У Тихачека, близ дома видели купленный им у черкесов надгробный памятник, в виде продолговатой плиты с обликом человеческой головы в чалме и черкесской надписью 1653 г.

Долиной р. Туапсе кончается страна, занимаемая в прежние времена шапсугами; за ними, до реки Шепси и Шюука, жили убыхи, одного и того же племени с первыми. 16-го. Поехали на фелюге из Туапсе в именье золотопромышленника Сибирякова, расположенное на самом берегу моря, между речкой Нежданной и рекой Аще, в 22 верстах от города. Вышли в 8 часов утра. Ветер стоял сперва попутный, и мы быстро вышли из залива и завернули за мыс, но вскоре пришлось убрать парус и все время идти на веслах, на что потребовалось около 5 часов времени. Все время идем шагов пятьсот от берега, идем довольно тихо, благодаря противному течению и сильной жаре, все более и более припекающей нас. Берег виден как на ладони, виден настолько, что сыну удалось с фелюги убить дикую козу, пришедшую пить на море. Проходим мимо узкого ущелья, образуемого речкой, протекающей через имение барона Штенгеля; минуем р. Дедуракай, мыс и речку Шепси (на первых картах генерального штаба она означалась под именем Псесиоапе – (псе по-черкесски вода), р. Шуюк и Мокопсе, Шуюкский или Мокопсинский пост; на лесистом предгорье нам указывают на скрытые в зелени станицы Калиновку и Вишневую; у самого взморья видим греческую колонию Мокопсе; немного далее, на очищенной поляне, между двух зеленых стенок оставленного леса дачу г. Сосновской, построенную в виде подмосковных деревянных дач. Еще две версты и мы останавливаемся у пристани роскошной и совершенно крымской (по обстановке и расположению) дачи Сибирякова. Дача эта весьма роскошна и красиво расположена на высоком горном откосе, имеет значительное хозяйство, множество скота и может быть со временем будет, по желанию хозяина, обращена в сельскохозяйственную школу.

17-го июля.

В 4 часа покидаем гостеприимную кровлю Вельяминовского попечителя Козлова, приютившего нас в своем доме на все время пребывания в Туапсе и немало способствовавшего своими распоряжениями удачному исходу нашей поездки до этого пункта. Козлов, помещик Полтавской губернии, образованный, развитый, симпатичный, много подумавший и очень занятый попечительством, ему доверенным. Знает он всех по станицам, знает семейные отношения, умеет приказать и взыскать, но умеет и миловать, и приласкать. Садимся на пароход «Великий князь Михаил». Погода чудная, теплая; море лазоревое и тихое. Едем все время в виду берега. Верст двадцать горы представляют низкий, скалистый хребет, только на вершине покрытый лесом; за этим, на вид совершенно отдельным хребтом, возвышаются отдельные группы более высоких лесистых гор, Туишхо и Лсеушхо, отрогов главного Кавказского хребта, в глубоких долинах которых находят начало те реки и речки, которые почти на всяком шагу впадают в море и, питая луга и нивы, обращают все эти пространства в благословенный край, которым мы, к несчастию, до сих пор не умеем пользоваться.

После именья Сибирякова прибрежье принимает иной характер: передняя скалистая стена сливается в одно целое с задними горами и спускается к морю отдельными, одна от другой оторванными, одна от другой не зависящими группами, с причудливыми вершинами то в виде конусов, то в виде восточных круглых куполов. Не доезжая Лазаревского поста, на одном из отрогов горы Гоачьях замечаем более ровную вершину, как бы природную каменную скамью или трон, и припоминаем переданную нам К.С. Козловым легенду о некоем царе, испытавшем на берегу моря льстивые советы своих царедворцев, уверявших его, что он царь-царей может повелевать и морской пучине, не остановившейся, однако же, пред его жезлом и затопившей льстецов, - легенду, повторяющую сказание о Кнуте Великом, покорившем Британию. Но вот и Лазаревский пост. Река Лсезуапе выдвинула в море все те наносы, отложения гор, органические части, которые ей и притокам ее пришлось оторвать, отвоевать у омываемых ими гор Гиячьих, Кодо, Бекмеии и Лучь. На плодоносной низине этой расположилась в былое время русская крепосца Лазаревская, от которой остались теперь бойницы, башни, стены и развалины церкви; кругом крепосцы видно селение, около которого пароход останавливается на несколько минут для приема пассажиров.

В семи верстах от Лазаревского, на реке Годлике, на земле, дарованной генералу Гейману, с богатыми каштановыми деревьями, по карте значатся развалины монастыря, по отзыву же начальника края, следы эти ныне совершенно исчезли. Несколько речек вырываются из ущелий горы Жемси, разрывают ее на несколько уступов, холмов, вершин, как бы выдвигают отдельным отрогом, как бы заманивая человечество поселиться под кущами ее садов, под вековыми ее деревьями. Вся гора кажется прелестнейшим английским парком, в котором приютились отдельные домики-дачи, весьма живописно разбросанные среди листвы; один из них -бывшая дача нашего хозяина Козлова, Дубки, еще раз свидетельствующая о вкусе ее устроителя. Еще четыре версты, и мы проезжаем мимо глубокого зеленого ущелья реки Шмижуадзе, с имением того же имени, принадлежащего инженеру Зубову, именья, идущего до самой вершины горы Жемси, увенчанной четырьмя отдельными конусами. После Головинского поста, расположенного на низменности, образованной рекой Кадошей и рекой Шахе, местность снова изменяется: горы становятся ниже, принимают характер еще более мягкий, ущелья расширяются и делаются еще глубже, еще уютнее, еще привлекательнее; вместе с тем горы тянутся как бы параллель но вдоль моря, громоздясь одна над другой, как бы самостоятельными, совершенно отдельными продольными хребтами, числом до четырех. Вот и долина р. Буу с имением великого князя Михаила Николаевича, Вардане; поблизости и Уч-Дере, имение великого князя Константина Николаевича, и Дагомыс, принадлежащий государю императору.

18-го июля.

С 4-х часов утра были снова на палубе. Пропустив за темнотой безлунной южной ночи Сочи (по Псахе и Соче жили убыхи) Адлер, Гагры, Пицунду и Лыхны, снова стоим и любуемся, снова смотрим и не насмотримся на дивную картину, раскрывающуюся постепенно пред нашими глазами: речки Ливста, Соуксу и Гудауч, омывая и мало-помалу размывая подошвы гор Чипшира, Дзышра, Ахаливог и Лахуджара, выдвигают в море зеленеющий, уютный и заселенный мыс Соуксу, на юго-восточной стороне которого, располагается белое, красиво обстроенное и обсаженное местечко Гудауч. Мы теперь уже в Абхазии, границы которой принято считать от города Гагры до р. Ингур, несмотря на то что часть страны, от р. Кодор до р. Меркулы или Мокви, очень долго принадлежала Мингрелии и составляла одну из дальнейших частей княжества Дадианов; от Меркулы же до Ингуры простирается так называемая Самурзакань, или владение Мурзы-Хана. Пред нами широкая горная возвышенность, лесистая, зеленеющая, засаженная как лучший парк, волнами, уступами спускается она к морю; за ней высокие твердыни Кавказа, скалистая высокая стена, по которой спадают водопады и играют лучи восходящего солнца.

Приветствую тебя, Кавказ! Наконец-то скалы эти воскресили в моем воображении хребет Хуро Военно-грузинской дороги, за станцией Казбек. Dubois говорит, что характер этот получает берег с мыса Адлер. В б часов утра бросаем якорь ввиду Нового Афона или Симона-Канонитского монастыря, заложенного и созданного во второй раз монашествующей братией русского Пантелеймоновского монастыря на Афоне. 21-го июля в 7 часов утра на фелюге отправляемся в Сухум на свидание с членами ученой экспедиции Московского Археологического Общества, Никитиными Сизовым, для обсуждения вопроса о дальнейшем движении экспедиции и желательных для нее раскопок. Поездки на фелюгах вообще скучны, ибо, хотя они и предпринимаются при попутном ветре, но ветер обыкновенно скоро падает и приходится идти при совершенном штиле на веслах под палящими лучами солнца. Так было и в этот раз; пришлось качаться на море в продолжении целых пяти часов. Характер берегов тот же, что и в местности, занимаемой новым Афоном: довольно высокий, зеленый хребет, расположенный параллельно морю с известковым, более скалистым предгорьем, стоящим отдельными между собою группами в виде огромных куполов, прикрытых сверху зеленью или разработанных под виноградник, и пред всем этим довольно широкая зеленая плодоносная равнина, спускающаяся к морю, запаханная и заселенная несколькими помещиками: князем Маргани, полковником Кондратьевым, Аквертовым и Завадским. Чем более подвигаемся, тем более равнина эта выдвигается в море и, то поднимаясь, то совершенно опускаясь, кончается мысом, украшенным маяком.

Местность эта принадлежит князьям Шервашидзе и отличается великолепными ореховыми деревьями; за нею виднеется глубокое ущелье, синеватые далекие горы с вершинами, которые в эту минуту покрыты облаками. Тут же, у Сухумского мыса, вливается в море несколькими рукавами капризная, часто бурливая, часто полноводная, изменчивая р. гумиста. В нескольких шагах от устьев реки, на левом ее берегу стоят развалины Старого Сухума. Был ли он когда-нибудь греческою колонией, как говорит Дюбуа, или просто турецким укреплением - трудно решить, в особенности издалека, но вероятнее всего то, что это развалины того Сухума, о котором упоминает Абулфеди, писатель XIII в., называя его «Сахум» и указывая на него как на приморский город абхазцев. Пристаем на минуту у маяка, чтобы узнать, не выехали ли за нами из Сухума и замечаем на берегу, между голышами, множество зеленого диорита. Не нашедши экипажей, мы тихо, на веслах прошли Сухумский залив и около часу остановились на пристани и пешком направились в гостиницу «Франция», почти единственную в городе и состоящую из четырех весьма чисто и хорошо содержимых номеров.