КОМАНДОВАНИЕ КУБАНСКИМ И КРЫМСКИМ КОРПУСАМИ
Суворов направился в Крым, но уже не заместителем командира, как это было год назад, а командиром
двух корпусов. Погода благоприятствовала, и уже перед закатом солнца Суворов увидел на выжженной солнцем невысокой горе грозные стены бывшей турецкой крепости Ени-Кале, в которой стоял большой гарнизон русских войск. Прошло с полчаса, и баркас с прибойной волной врезался в береговую гальку. Суворов сошел на берег и оглянулся. Там, за Керченским проливом, лежала Кубань, где он провел более трех месяцев в трудах великих на благо Отечества, так и не оцененных в должной мере правительством. Позже он с горечью вспоминал:
«Я рыл Кубань от Черного моря в смежность Каспийского под небесной кровлею, предуспел в один великий пост утвердить связь множественных крепостей... из двух моих в семистах работных армиев, строящих оные на носу вооруженных варваров, среди непостоянной погоды и несказанных трудов, не было ни одного умершего и погиб один невооруженный. И за то — ни одного доброго слова».
Спустя полвека Владимир Даль, отмечая бескорыстную службу русских людей во имя Отчизны, писал:
«Мало славы служить из одной корысти: послужи-ка ты под оговором, под клеветою верою и правдою, как служат на Руси из общей ревности да из чести».
Все было — и клевета, и оговоры завистников, и препоны бюрократов.
Суворов прибыл в Крым, когда политическое положение здесь очень осложнилось. Турция послала к берегам Крыма сильный флот. Перед Суворовым стояла задача — не допустить высадки десанта и в то же время избежать вооруженного конфликта, который мог бы привести к новой войне. Всего несколько дней потребовалось ему, чтобы изучить обстановку в Крыму и приступить к строительству укреплений.
Однако не забывал он и о Кубани, где находился подчиненный ему корпус. Он упросил Румянцева послать на Кубань командира бригады генерал-майора Райзера Викентия Викентьевича. Пятидесятилетний генерал характеризовался бывшим командиром Крымского корпуса Прозоровским не весьма лестно. Однако Суворов, зная Прозоровского, не поверил объективности характеристики, но пройдет совсем немного времени, и он об этом не раз пожалеет. Возможно, Суворов и не послал бы Райзера на Кубань, но у него не было иного выбора. Позже он писал об этом:
«...последнего генерала отправил на Кубань: протчие все уехали гулять, получать ордена или иные награждения».
Приняв Кубанский корпус, Райзер вместо того, чтобы сохранить с таким трудом налаженные Суворовым отношения с местными народами, своим недоверием, непониманием нравов и традиций до крайности обострил их. К тому же на Кубань летом прибыли новые полки, которые не прошли суворовской школы. Происшествия посыпались как из рога изобилия. 26 апреля из крепости Благовещенской в Марьинскую вышел обоз маркитантов, охраняемый казаками. В двенадцати верстах от Марьинской обоз атаковали абреки, которые с ночи засели в прибрежных зарослях. Казаки были смяты многочисленным неприятелем, а маркитанты с обозом угнаны за Кубань.
Вскоре произошли подобные стычки у фельдшанцев Римского, Ангельского и у Благовещенской крепости. Это обеспокоило Суворова. 16 мая 1778 года он подписал важнейший приказ Кубанскому корпусу улучшить боевую подготовку войск. Но Райзер пренебрег приказом. Суворов строжайше запретил делать походы в Закубанье в отместку за набеги абреков на русские посты и союзных ногайцев. «По собственному моему в бытность на Кубани и поныне испытанию, — писал Суворов, — не примечено народов, явно против России вооружающихся, кроме некоторого числа разбойников, коим по их промыслу все равно, ограбить российского ль, турка, татарина, или кого из собственных своих сообывателей... Следовательно, — делает вывод Суворов, — не есть то народы, но воры».
Суворов знал, что в набегах участвуют только протурецки настроенные князья со своими приближенными да дворяне, о которых писал и секретарь посла Швеции, побывавший на Кубани проездом в Иран: «Дворяне целый день ничего не делают; вечером они выезжают на место сбора... договариваются, когда и куда идти на добычу». Они пытались и мирное население аулов поднять на грабительские набеги. Но, несмотря на репрессии, как доносил Суворов в Петербург, князья шайки более пятисот человек собрать не могли. Простые люди воевать ради наживы князей не хотели.
Райзер этого не понял. Однажды он, поддавшись уговорам одного феодала, дал ему отряд, чтобы наказать его недруга, который, как выяснилось послед оказался мирным князем, сторонником России. К тому же, желая одним ударом покончить с шатаниями умов среди ногайских феодалов, Райзер арестовал сераскира Арслан-Гирея и под конвоем отправил в Крым. Суворову пришлось ехать к хану и извиняться за бестактность Райзера, а сераскиру вручить подарок в 3000 рубелей, чтобы скорее забыл обиду. Суворов пообещал, что при первой же возможности Райзер с Кубани будет отозван.
Суворов напомнил Райзеру о неисполненном распоряжении Румянцева, касающемся возврата некрасовцев в Россию. А тот выполнение этого деликатного дела поручил полковнику Гамбому, который ограничился посылкой писем, ответа на которые некрасовцы давать и не думали. Тогда Гамбом решил послать в Закубанье двух казаков с письмом, но некрасовцы послов заковали в железо и продали туркам в рабство.
Получив за это от Суворова очередной выговор, Райзер направил к некрасовцам капитана Тамбовского полка Фальгейклача, который должен был вручить им его личное письмо. Капитан во главе небольшой охраны погрузился на военный бот и через пролив Бугаз вошел в Кубанский лиман, а затем направился к некрасовскому городку, стоящему на возвышенности слева от устья Кубани (ныне здесь поселок Суворов-Черкесский). Однако казаки и на этот раз не стали вступать в переговоры, а выкатили пушку и обстреляли бот. Суворов приказал войсковому атаману генерал-майору А. И. Иловайскому лично написать письмо некрасовцам с приглашением переселиться в Россию. Письмо повезли на Кубань два казачьих офицера: премьер-майор Зазорный и есаул Харитонов. Уже 8 июля они прибыли в Екатерининскую крепость.
Полковник Гамбом, извещенный заранее, тут же выделил казачьим послам военную шхуну «Измаил», которой командовал лейтенант Цвеленев. На другой день после восхода солнца послы верхами выехали в урочище Суяке, где невдалеке от фельдшанца Духового стояла на якоре шхуна Приняв послов на борт шхуны, Цвеленев приказал поднять паруса и направился по Кубанскому лиману к Бугазу. Выйдя в море, повернул на восток к началу Анапской (Джеметейской) косы, где был еще один городок некрасовцев. Некрасовцы и на этот раз встретили послов враждебно, вести переговоры отказались. Возвратившись в Екатерининскую крепость, послы в тот же день отправили почтой свое донесение Иловайскому и после кратковременного отдыха выехали на Дон...
Прошло сравнительно немного времени со дня вступления Райзера в командование корпусом, как Суворов начал получать сведения о недостатках в войсках, особенно в полках, прибывших на Кубань летом 1778 года. Солдаты болели. Выявились случаи казнокрадства со стороны старших офицеров. В довершение Райзер, не желая придерживаться указаний Суворова, делал одну ошибку за другой, как в военных, так и в политических делах.
Набеги абреков участились. 20 мая они напали на казачий пост у Славянского фельдшанца. Спустя два дня — на казачий пост в урочище Курки. 2 июля абреки, ночью переправившись вплавь через Кубань в двенадцати верстах восточнее Марьинской крепости, на рассвете атаковали казачий пост. Из-за халатного несения сторожевой службы часть казаков была изрублена, часть повязана, и только один сумел ускакать в крепость с печальным известием. Конный резерв, прискакавший на место трагедии, увидел только трупы да угли от поста.
В середине лета Суворову удалось без единого выстрела удалить турецкий флот от берегов Крыма к берегам Анатолии. Но турецкая агентура продолжала подталкивать татарских феодалов на восстание. И в это время Потемкин приказал Суворову провести сложнейшую дипломатическую операцию по выселению из Крыма всех христиан, которые были единственными налогоплательщиками хана. Этой операцией Потемкин решил лишить ханскую казну главного источника и тем ослабить все Крымское ханство в целом. Суворову и эта сложнейшая операций удалась. Заручившись поддержкой местного духовенства, он выселил из Крыма более 30 000 христиан, в основном армян, из которых 12 598 человек поселил у крепости Дмитрия Ростовского, где они и основали город Новый Нахичевань.
Вместо благодарности Суворов от правительства получил упреки за то, что жаловался взбешенный Шагин-Гирей, за то, что в Петербург идет слишком много писем с обидами от подчиненных ему полковников и от... Райзера. Не получая должной поддержки даже от своего ближайшего начальства, Суворов начинает хлопотать о смене места службы. В сентябре он пишет своему приятелю П. И. Турчанинову, начальнику канцелярии графа Потемкина, с просьбой о переводе его на новую должность. Касаясь положения на Кубани, он пишет: «Райзеру долго тамо не управить, мне за ним чрез пролив всего не усмотреть...» Суворов тревожно ожидал ухудшения обстановки на Кубани. И как бы в подтверждение этого — новое нападение абреков.
23 сентября перед рассветом, когда над рекой спустился сильный туман, абреки появились в шести верстах восточнее Архангельского фельдшанца, где ныне в городе Краснодаре парк 40-летия Октября. Их конница переправилась через Кубань вплавь, а пешие на лодках. Оставив лодки у леса в излучине Кубани, абреки поднялись по лесной дороге на высокое правобережье и пошли на запад под прикрытием леса, растущего вдоль цепи Карасунских озер.
В тот день в Архангельском фельдшанце гарнизоном стояла неукомплектованная рота Алексеевского пехотного полка под командой молодого капитана Рейтштейна. Рота прибыла на Кубань летом 1778 года. В резерве стоял эскадрон под командой опытного офицера капитана Дмитрия Миоковича. Эскадрон укомплектован, как, впрочем, и весь Иллический гусарский полк, эмигрантами, бежавшими от турецких зверств в Россию и поселившимися вдоль правобережья Северского Донца. Само название полка возникло от слова «Иллирия», как древние греки называли Балканский полуостров.
Кроме регулярных войск, в фельдшанце квартировала казачья команда в составе девятнадцати человек. Комендантами укреплений всегда назначались пехотные офицеры, но в Архангельском фельдшанце было иначе. Начальник четвертой дирекции полковник Иван Штерич назначил комендантом командира гусарского эскадрона. Сохранилась до наших дней и инструкция, написанная Штеричем для коменданта фельдшанца капитана Миоковича. «Старайтесь, — писал Штерич, — оградить себя к тому же примкнутою к шанцу небольшою паланкою, также не упускайте пектись о строении казарм». Это единственное упоминание, что к фельдшанцу примыкала паланка с казармами. Далее Штерич требует выставить от гарнизона пикеты: три в сторону Марьинской крепости, один в сторону Гавриловского фельдшанца и три вокруг своего фельдшанца. Пикеты должны стоять на курганах или на вышках. Приказано также круглосуточно держать под седлом треть эскадрона, а при нападении абреков зажигать маяки и стрелять три раза из пятифунтовой пушки.
Туман держался до одиннадцати часов, и, как только он рассеялся, Миокович приказал открыть ворота паланки и выпустить казачьи дозоры для осмотра местности. После доклада хорунжего, что подозрительного ничего не обнаружено, комендант приказал выгнать из паланки на водопой всех лошадей, кроме дежурного резерва, и волов, которых держали как порционный скот. Не успели погонщики отогнать лошадей и волов от водопойных корыт, которые были западнее паланки у ручья Карасу, как из ближайшего леса выскочила толпа конных во главе с Дулак-султаном и атаковала их. Абреки часть погонщиков изрубили, а часть взяли в плен. Лошадей и скот погнали вдоль леса на восток, к переправе.
В это же время вторая толпа абреков, в основном состоящая из пеших, до этого скрывавшаяся в лесу за ручьем Карасу, перебежала ручей вброд и атаковала коноводов, которые привели на водопой лошадей резерва, но огонь из карабинов заставил их бежать на восток вслед за конными абреками, угонявшими лошадей. Капитан Миокозич вывел в поле взвод пехоты и взвод спешенных гусар и беглым шагом повел свой отряд в погоню. Версты через три отряд Миоковича попал в засаду и после короткой перестрелки, а затем и рукопашной схватки был изрублен.
Оставшийся в паланке гусарский поручик Сабов, услыхав ружейную пальбу, быстро собрал отряд из двадцати пехотинцев и всех гусар и беглым «шагом повел его на выручку отряда Миоковича. Одновременно он послал казака Локтионова в Марьинскую крепость с просьбой о помощи. Капитан Рейтштейн с одним офицером и 59 больными солдатами и гусарами остался, в фельдшанце.
Сабов вышел к месту, где погиб отряд Миоковича, и бросился наперерез к переправе. На обрывистом берегу Кубани он столкнулся со всей шайкой абреков. Сабов построил свой маленький отряд в каре и отстреливался до восьми часов вечера. Когда у солдат кончились патроны, абреки бросились в шашки, и после ожесточенной рубки маленький отряд погиб, кроме трех раненых гусар, сумевших укрыться в густых зарослях терна.
Казак Локтионов прискакал в Марьинскую крепость около семи часов вечера. Полковник Штерич в те дни был болен. Отряд из роты пехоты и эскадрона кавалерии повел на «сикурс» поручик Ланской. Солдаты всю ночь шли скорым маршем. Но только к четырем часам утра прибыли к Архангельскому фельдшанцу. Утром отряд Ланского осмотрел место боя и подобрал девяносто убитых солдат гарнизона и трех тяжело раненных гусар из отряда Сабова.
Где Ланской похоронил погибших воинов, в рапорте Штерича не указано. Видимо, могила была где-то рядом с фельдшанцем, и позже, при отводе русских войск от Кубани, ее, возможно, утеряли или срыли во избежание осквернения. До нас дошла ведомость воинов, погибших в тот день: капитан Дмитрий Миокович, поручик (имя неразборчиво. — В. С.) Сабов, хорунжий Анисим Картышев, 34 гусара, 40 солдат, 16 казаков и один маркитант. Через несколько дней умерли от ран еше 9 человек. В ведомости имена низших чинов не указаны.
В своем рапорте капитан Рейтштейн, описывая нападение на фельдшанец, отметил, что среди абреков были видны воины «в белых чалмах и по примечанию турки, а многие говорили по-русски, уповательно, что некрасовцы». Однако Суворов этому не поверил, ибо турок на Кубани тогда быть не могло, а тем более некрасовцев, которые, по сведениям разведки, ушли на Дунай. Время показало, что Суворов ошибся, ибо ушли в пределы Турции в основном богатые казаки, а беднота осталась. Шайки некрасовцев нападали на русские посты и кордоны черноморцев до конца XVIII века, что подтверждают документы, хранящиеся в ГАКК.
Суворов с прискорбием упрекал Райзера, что урон гарнизону укрепления «последовал единственно от неосторожности и несоблюдения данных от меня в войска наставлениев...». Далее Суворов отметил, что конный резерв не был в готовности, что на смежных постах казаки спали и, заслышав ружейную пальбу, не дали сигнала тревоги, что начальники дирекций обленились, службу бдительно нести не умеют и не желают. Далее он приказывает провести расследование и офицеров, виновных в гибели гарнизона, отдать под суд.
Райзер из этого урока должного вывода не сделал. Ровно через месяц, 24 октября, в 9 часов утра, когда густейший туман окутывал окрестности Всехсвятского фельдшанца, абреки совершили нападение на его гарнизон. Переправившись через Кубань в районе нынешней станицы Прочноокопской и пройдя степью к реке Горькой, они перед рассветом окружили фельдшанец.
Часть абреков залегла в глубоких оврагах, окружающих фельдшанец, а часть у колодцев, где поили гарнизонных лошадей. Ни пикеты, ни часовые на валу абреков не заметили. Из-за халатности коменданта осмотр местности не был проведен, солдаты повели лошадей на водопой, не взяв оружия, и цепи охранения не были выставлены. Как только лошади сгрудились у колодцев, абреки бросились на коноводов с кинжалами и шашками. Кто оказал сопротивление, был заколот, а двадцать четыре солдата посажены на лошадей и угнаны в плен В это же время основная часть шайки без обычных воплей и гиканья атаковала фельдшанец, но часовые, услышав топот сотен ног и крики погибающих солдат у водопоя, успели закрыть оборонительные ворота и открыли пальбу. Гарнизон бросился на вал и встретил атакующих штыками и выстрелами в упор. Абреки, видя, что преимущество внезапности утеряно, побежали в овраги, а вслед им уже летела картечь. Преследовал ли конный резерв абреков, в рапорте Райзера не указано.
Суворов снова указал ему на «роскошное обленение», на то, что он не выезжает лично на линию, а отсиживается в Благовещенской крепости. Суворов требует постоянной бдительности, ибо «татары легкомысленны и неверны сердечно, во всякое время: спокойны они под ласковостью, укреплениями, расположениями (войск корпуса. — В. С). Тамо ключ тишины с заречными ежечасный военный меч; но по человеколюбию ж лучшие меры...»
Далее он требует не делать ответных набегов за Кубань, чтобы не озлоблять горцев, и предлагает «разослать к закубанским черкесским народам увещеватель- ные письма, чтоб перестали от хищнических на войска российские набегов, а жили б в покое, который со стороны России соблюдаем будет, иначе же понуждены к тому будут силой оружия». Вместе с тем он предлагает закупить в крепости Дмитрия Ростовского сахар, чай, бумагу для писем, сургуч для подарков черкесским феодалам. Подарки с приложением денег разослать через верных людей в Закубанье и вручить лично князьям.
Оправдывая понесенный гарнизонами урон, Райзер в своих рапортах сильно преувеличил число нападающих абреков, а также убитых с их стороны. Суворов это заметил и запретил так делать, ибо это вводило в заблуждение командование. К тому же он, зная истинное положение на Кубани, считал, что горцы в набеги шайками более пятисот человек ходить не могут. Укоряя за потери солдат, он с гордостью пишет: «Уповаю, что у каждого из бывших со мною при заложении верх-кубанских укреплений в свежей еще памяти... ни малейшей утраты, кроме одного убитого, ниже от ран умершего не было».
24 ноября полковник Штерич, минуя Райзера, донес Суворову, что несколько дней назад он получил от разведчиков сведения, что в Закубанье собираются шайки абреков, чтобы вновь напасть на Архангельский фельдшанец. Взяв две роты пехоты и эскадрон гусар с пушкой, он немедля выступил к фельдшанцу. Вскоре казачьи дозоры обнаружили в лесу (ныне парк имени М. Горького. — В. С.) переправившихся абреков, которые готовились атаковать фельдшанец. Осторожно зайдя им в тыл, Штерич приказал дать выстрел из пушки картечью, а затем пехота ударила в штыки. Внезапность атаки смутила абреков, и они в панике бросились к Кубани. Сам Штерич лично участвовал в атаке пехоты и получил серьезную рану пулей в шею, от которой очень страдал. Видимо, это и явилось причиной, что Суворов свое ранее отданное распоряжение отдать Штерича под суд за сентябрьское нападение абреков на Архангельский фельдшанец вскоре отменил.
В конце 1778 года правительство, учитывая высокие издержки на содержание Кубанского и Крымского корпусов, которые свою основную задачу выполнили, решило отвести их к южным рубежам России. Румянцев в своем ордере предложил Суворову приступить к подготовке отвода войск, но приказа об отводе пока не отдал.
27 ноября Суворов ответил Румянцеву, что отвод войск от Кубани «...будет поводом ко всегдашним набегам закубанских разных званий черкес на донские к той стране прилежащие селения... отгоняя у обывателей не токмо скот и лошадей, но и людей обоего пола... Чрез отбытие российских войск узда с них сложена будет...». Однако, учитывая действительно тяжелое положение со снабжением войск Кубанского корпуса, он дал указание Райзеру о подготовке корпуса «к сближению к границам» империи.
Наступили последние дни 1778 года. Суворова одолевали со всех сторон жалобами и доносами. Жаловались на него и хан Шагин-Гирей, и Райзер. А сам Суворов получал разноречивые указания от двух генерал-фельдмаршалов — Румянцева и Потемкина, которые между собой не ладили.1 Суворов томился в мире дрязг и склок, поэтому и стал просить дать ему «свеженькую работу». Ибо в Крыму его окружают «твари нашего рода, отнимающие время», — с горечью писал он.
Суворов часто писал, что Райзер, как командир корпуса слаб и инертен, что его надо заменить генералом Игельстромом, которому дать в помощники двух генерал-майоров, так как «одному тяжело, — писал Суворов, — не всякий все места ускачет». А ведь недавно он один, без помощников, обходился на Кубани и установил в том краю и мир и спокойствие. Забегая вперед на несколько месяцев, отметим, что правительство России весной 1779 года за «хорошее» командование Кубанским корпусом пожаловало Райзеру чин генерал-поручика и перевело его на новую должность. Узнав об этом, Суворов написал 27 мая Райзеру:
«Партикулярно уведомлен я о генералтетском производстве, в том числе и вы, милостивый государь мой, пожалованы генерал-поручиком». Так волею судьбы гений и посредственность возведены на одну ступень. Не забудем, что отец Викентия Райзера был вице-президентом Берг-коллегии и имел при дворе императрицы большие связи.
Однако возвратимся к концу 1778 года, когда Суворов рвался из Крыма. Письма его тех дней — это крик души, оскорбленной и униженной. «В когтях я здесь ханского мщения, — писал он Потемкину. Дела скоро мне не будет. Вывихрите меня в иной климат».
Суворов по должности непосредственно был подчинен Румянцеву, но, видя в Потемкине опору своих действий или, как он писал, «покровителя», он зачастую обращался к нему через голову Румянцева. Вынужденный подчиняться Румянцеву и выполнять личные приказания Потемкина, Суворов был как бы между двух огней. Получая сведения о недовольстве им Румянцева, а они зачастую бывали преувеличены, Суворов постоянно нервничал. «Фельдмаршала я непрестанно боюсь, — писал он, — мне пишет он, будто из облака... обыкновенно брань, иногда обличенная розами... глотаю, что далее, то больше купоросные пилюли...»
Известно, что Румянцев не поддерживал идею выселения христиан из Крыма. Поэтому и Суворова в этом вопросе не поддерживал и помощи ему не оказывал. К тому же Румянцев был щедр на разносы, а самолюбие и впечатлительность не позволяли Суворову их хладнокровно воспринимать. Это и заставляло Суворова просить Потемкина перевести его в другое место. Пришло время, и Потемкин внял просьбам Суворова и дал указание Румянцеву послать Суворова провести инспекторскую проверку восточных кордонных линий: Астраханской, Кизлярской, Моздокской и Кубанской. Две последние были только построены и еще ни разу не инспектировались!
Когда Суворов получил ордер на поездку, установить не удалось, видимо, под новый, 1779 год. 2 января 1779 года Суворов из Козлова (ныне г. Евпатория) донес Румянцеву, что он командование корпусом передал командиру Канонерского полка полковнику Бригмагу и выезжает в Полтаву проведать семью и оттуда уже выезжает на Волгу. Вот и все, что удалось установить о первом посещении Александром Васильевичем Суворовым кубанского края. Мы знаем, что не все получилось у Суворова так, как это планировал он по прибытии сюда.